Он прерывается. Я отчаянно жду продолжения, задерживаю дыхание, напрягаюсь и забываю про догорающую между пальцев по самый фильтр сигарету. Но больше Шурик ничего не говорит. Мне кажется, он жутко устал, но когда я вижу тот его глаз, в котором еще сохранилась жизнь, мне кажется, что в нем сосредоточен настоящий океан слез, что внутри впавшей глазницы – такое сосредоточение горя, что оно, выплеснувшись, может затопить всех нас – жалких уродов, пришедших сюда от лени и неспособности сделать что-то на совесть. Но оно никуда не выплескивается. Шурик просто возвращается к стене и продолжает сидеть, как раньше. Словно он пожалел о том, что сказал. Словно я оказался не тем, кому следовало это говорить. И я ничем не смог ему ответить и никак не смогу помочь.

Хотя, можно было хотя бы попытаться. Позже я узнаю, что Шурик спрыгнул с моста Александра Невского, сбежав с точки около метро. Об этом мне расскажет Гаджи. Тогда я сделал занятное наблюдение – желающих умереть здесь, среди обитателей корпоративной квартиры практически не бывает. Я со смехом вспоминаю тех, кто при мне когда-либо заявлял в интернете или в обычном разговоре за столом на кухне, что хочет умереть, что устал от жизни. Устал от жизни с квартирой, машиной, бабками, женой, любовницами и карьерным ростом или хотя бы тридцатью пятью тысячами оклада ежемесячно и ящиком водки насквозь через организм ежемесячно. Устал от жизни малолеткой на попечении обеспеченных родителей.

Устал? Хочешь избавиться от этого груза? Давай помогу! Вот только когда я поднесу к твоему виску пистолет, взведу и начну нажимать на курок, ты обоссышься, обосрешься и начнешь молить о пощаде – даже если заряд будет только лишь «десять на тридцать два» и даже если переместить прицел с головы на плечо. Ты все равно будешь бояться. А если посадить за соседний стол еще и кого-то родного и близкого – ты сделаешь что угодно, лишь бы вас обоих не грохнули прямо сейчас. Когда в подворотне на тебя нападут гопники и начнут избивать и обирать, ты завопишь громче сигнала пригородной электрички, прося о помощи хоть кого-то. Кого-то, кто так низок и так достал тебя, что жить с ним на одной планете невозможно. А здесь, среди попрошаек без рук, ног, глаз, с полусгнившей печенью и кровоточащими в мочу почками, большинству жизнь на хрен не нужна. Она проходит в болях, мучениях, вони. И у мужчин, и у женщин, кстати – позже я узнал, что есть отдельная корпоративная квартира и для последних. И при этом желающих покончить с этим существованием нет. Ни одного не встречал. Шурик был первым и последним на моем веку.