И вот, я около своего дома. В мусорном баке, до которого я изредка доходил с пакетом уже полусгнившего мусора, копается наполовину утонувший в мусорных пакетах бомж. Когда я прохожу мимо, сзади слышится топот ног, и я оборачиваюсь и вижу, что двое других бездомных – плотно одетых в лохмотья и с лицами, больше похожими на перемороженные картофелины, – нападают на ковырявшегося в пухто коллегу со словами «Ты опять что ли сюда пришел?»

У них своя жизнь, свой социум и свои традиции. Раньше я не рассматривал бомжей, как людей, вообще. Мне они казались какими-то инопланетными монстрами, гуманоидами с частично развитым речевым аппаратом. Теперь же я могу на полном серьезе сравнить себя и этих ребят. Лучше ли мне сейчас в системе поборов с населения, чем этим бомжам? Они мерзнут зимой, а у меня есть свой угол. Но они могут уйти куда угодно, сменить район, даже поменять жизнь, перекантовавшись в ночлежке, хотя никому из них эта реабилитация на хрен не нужна. Я уверен, что каждый из них оказался в этом положении не благодаря судьбе-злодейке, а из тех же примерно побуждений, что и я, когда-то сидевший на скамье в Сосновке и слушающий байки Хазана. Вот только Хазана в жизни этих бомжей нет. И Алены. И вообще всего того принуждения, которое испытываю я сейчас. Птицам я уже проиграл спор в части свободы. Значит, два-один в пользу птиц и бомжей?

Фасад дома, видимо, ремонтируют и зачищают, и сейчас его белые панели покрыты огромными толстыми трещинами. Кажется, что эта огромная пластина бетона с копошащимися внутри человечками, вот-вот развалится по линиям трещин в фасаде и рухнет прямо на меня и засыплет к чертовой матери. Но даже в этом случае, мне кажется, Алена найдет меня.

Перебирая костылями в сторону остановки, я вижу парня на коляске, двигающегося в торговый центр вместе с тремя приятелями. Я видел его раньше – модная коляска с цельными дисками на колесах; всегда – как минимум, один из друзей рядом, иногда целые компании. Я не вспоминал о нем до этого момента. Возможно, я многое сделал бы иначе, если б тогда, в ходе дикого запоя, шагая в магазин за очередными пакетом с водкой и чипсами, увидел, как чисто, неподдельно улыбается своим друзьям и подругам этот молодой парень, ставший инвалидом в самом расцвете сил, Но это всего лишь одна из вероятностей.

И вот – я стою около окошка шавермы рядом с метро Ветеранов, опираясь на один костыль, и со зверским аппетитом уминаю в себя целую шаверму, после чего прошу еще двойной чизбургер. Глотаю крупные куски этого чизбургера вместе с табачным дымом проходящих мимо незнакомцев. Жирный, раздутый, с кривыми, дурно пахнущими котлетами, политыми источающей тухлую вонь смесью дрянного кетчупа и белой жижи из грязного чана, этот сэндвич кажется мне самым вкусным, насыщенным, изысканным блюдом, что мне приходилось пробовать в этой жизни. Я так и не увидел ничего особенного там, где я прожил, по сути, лучшие годы своей жизни. И если вспомнить, как я потратил эти годы и чего добился, то средняя оценка этой жизни в целом выходит не выше двух. Из десяти. И это – только за выживание.