Порой, хоть и не всегда, мысли позначительнее способны принять облик какого-нибудь крупногабаритного предмета, к примеру, трамвая на остановке. Возьмут да и уедут вместе с ним, обрекая память на тщетный труд поисков. И лишь этот труд не позволяет рассыпаться миллиарду темно-красных кирпичей. Город перемен, воздвигнутый памятью и разрушаемый забвением, — это город смерти. Поток смерти обходит стороной лишь каменных каменщиков и металлургов в каменных одеждах, что из глубины своих ниш каменными глазами без зрачков следят за уличным движением. Ведь воплощенная в них форма жизни не боится ни наводнений, ни пожаров, ни сноса зданий. Оторванная каменная голова может продолжать свое существование, не более неподвижная, чем когда она венчала шею. Одинокая ладонь останется столь же бездейственной, как в ту пору, когда она соединялась с предплечьем. Указательный палец и на дне реки, наполовину увязший в ил и оплетенный водорослями, останется указательным пальцем. Даже каменная крошка, которой посыпают дороги, имеет свой вес и объем, а также свое место в пространстве.

В жизни камней полностью отсутствует принуждение. Потеряв опору, они падают. Упав — лежат. Будучи не в силах изменить данную им форму, принимают ее с величайшим равнодушием. Столь же бесстрастно камни существуют или рассыпаются. Что бы ни произошло, никогда не добавляют ничего от себя. Не сделают ни малейшего усилия, чтобы что-либо предпринять. Не обрадуются, не огорчатся, ни в чем их не убедишь. Они невозмутимы, ибо не боятся страдания. Лампочка, потухнув, тоже не плачет, кабель не пытается избежать короткого замыкания, а дерево не бежит от пламени.

Жители этого города, возможно, и позавидовали бы свободе камней, если бы только умели ее разглядеть. А ведь и в них, не знающих о том и знать не желающих, заключена, помимо эфемерной жизни тела и разума, нетленная жизнь камня. То же, что они сами именуют своей жизнью, — не более чем лихорадка, которая терзает мысли, измученные вечным движением песка, инерцией глины и тревожным плеском воды. Обитатели этого города не стремятся к жизни камней, единственной, реально им данной. Их страшит каменный покой стен, и в особенности — твердость не ведающей сомнений каменной руки, жесткость не тронутых печалью черт, холодное равнодушие монолита. Заключенный в камни и кирпичи мир безмолвия, лишенный мыслей, чувств и желаний, поражает и пугает. И жизнь без желаний кажется еще более невыносимой, чем жизнь без их исполнения — повседневный удел многих обитателей этого города.

Ошеломленные хаосом надписей, заслонивших стены, они избегают вопросов, содержащихся в самих стенах. Тех, на которые сгодится любой ответ, но которые тем не менее останутся без ответа, поскольку недвижно громоздятся друг на друге, навеки скрепленные цементом убеждений. К вопросам, которые можно вычитать на плакатах, ответы привязаны веревочкой, точно ярлычок к товару, для надежности еще и опломбированный. Больше всего вопросов таят в себе желания. Они ездят вверх-вниз, словно лифт, мечущийся в клетке шахты. Или перекатываются по тротуару между бордюрами, будто забытый мяч, отскакивающий от одного края к другому, все замедляя движение. Эти легкие, как пушинки, вопросы плывут по воздуху, их переносит ветер. Они вездесущи, хотя никому и не нужны. Отсутствуют лишь вопросы, свободно рассекающие пространство в поисках ответа. В городе, который выстроен из обессилевших вопросов и подстриженных по трафарету ответов, ничто не изумляет и не привлекает внимания. Естественно, памяти здесь не за что уцепиться.