Камилл бесцельно бродил по чисто прибранной, теперь оглохшей квартире, механически, бездумно открывал шкафы, ящики — как грустные реликвии, оставшиеся после умерших. Павла умерла, но Якоубек… В шкафчике, где он держал свои игрушки, забытый медвежонок, детский рисунок: человечек в зеленом, с длинными рядами пуговиц — попытка трехлетнего ребенка изобразить папу-солдата… Каким, в сущности, было мое отношение к этому малышу с его явной способностью к рисованию — родительские таланты передаются порой сдвинутыми в другую область, — и, может быть, суть моего несчастья куда больше в утрате сына, чем жены? Немножко сжалось горло при виде единственного платья Павлы, оставшегося висеть в ее пустой половине гардероба: желто-голубое полосатое платье с широким воланом по подолу, оно было на ней в тот день, когда Павла, стараясь не привлекать к себе внимания, бродила вокруг нашей кондитерской. Что это — злобный символ, или просто платье вышло из моды, и его не стоило брать с собой?

Что теперь делать? Одиночество было бы сейчас невыносимо. Разделенное бремя вполовину легче. К кому из друзей кинуться? К самому мудрому — к Роберту Давиду?

Он здорово помог мне, но сейчас его моральные максимы будут бесполезны. Не хочется как-то искать успокоения у него первого. Пирк, поди, где-нибудь в дороге на линии, а Руженка… Камилл втайне подозревал, что его визит внушит ей напрасные надежды. О Гейнице и думать нечего (как он был бы доволен, хотя оба мы теперь в равном положении!..). Мариан и Мишь! В конце концов, мы с Марианом были ближе всех, а удел Миши — быть вечной отдушиной.

Камилл позвонил им из первого же автомата — безответные гудки сразу обескуражили его. Но не может он оставаться наедине с этой запиской, она прожжет ему карман! Быть может, кто-то из них вернется домой, пока он доедет туда через полгорода…

Шаги за дверью прозвучали как сигнал спасения.

— Камилл! Добро пожаловать с передовых позиций! — Мишь обняла его, поцеловала. — Ого, как ты возмужал! А загорел-то! Глядишь, и пуговицы пришивать научился, и в штыковые атаки ходить!

На Миши была черная юбка, в вырезе нарядной блузки болталось странное ожерелье: крошечные розовые ручки старых кукол, разной величины, нанизанные на толстый шнур. Тоже мне идея! — подумалось Камиллу. Что-то скажет на такое сюрреалистическое украшение эстет Мариан?

— С какого торжества ты вернулась? Я звонил полчаса назад, никто не брал трубку.

— Да так, выходила из дому, — уклончиво ответила Мишь и отвела глаза.

Камилл протянул ей розы.

— Господи, с чего это ты?