…Случилось так, что применять своё средство Ричард Стэнфорд, внутренне уже склоняясь к «окончательному решению», начал раньше ноября.

Обдумав разговор с Овертоном, привычно разложив его на составляющие и проанализировав их, Дик пришёл к выводу: мистер Овертон не отступится от своих намерений, а идти у него на поводу, послушно подчиниться его воле стало бы величайшей глупостью, утратой независимости, грозящей крахом всем планам и начинаниям Стэнфорда.

Нет, такого не будет!

Кроме того, Соломон Овертон задел незаживающую рану в сердце Дика, задел сознательно, угрожая! Прощать такое?! Это нужно совсем самоуважение потерять. Нельзя безнаказанно затрагивать некоторые опасные струнки в душах таких людей, как Ричард Стэнфорд.

Овертон, хотел он того или нет, сделался врагом, а оставлять в живых врагов подобного сорта никакое не милосердие, а прямой идиотизм – слишком велики возможности у финансиста, и вред он способен принести немалый. Сейчас, когда работа над панацеей завершена, Ричарду ни в коем случае не нужны публичные скандалы и зловещий шепоток за спиной. Он не позволит, чтобы с подачи негодяя Овертона, который, видите ли, пожелал воспользоваться им как инструментом, на Ричарда стали бы смотреть с неприязнью и опаской. А становиться чьим-либо, кроме как Всевышнего, инструментом Стэнфорд категорически не желал!

Тем более он не позволит, чтобы, по выражению прохвоста Овертона, была «сдёрнута завеса» с трагических событий, произошедших в Стэнфорд-холле четыре с половиной года тому назад.

Вывод? Он прост: мистер Соломон Овертон зажился на этом свете. Пора ему познакомиться с лучшим миром, да и самому сделаться лучше.

«Надо же, какая ирония судьбы! – размышлял Стэнфорд. – Панацея должна стать подарком и наградой достойным, а первым получит её мой враг и человек, без сомнения, дурной. Да, я мог бы уничтожить его тысячей других способов. Но я проявлю милосердие… Тем более что мало чья душа так нуждается в очищении, как душа этого циничного шантажиста и алчного прагматика, совершенно чуждого высоким помыслам…»

Техническое решение оказалось несложным. Ричард крупно написал на листе обычной почтовой бумаги: «Не согласен. Стэнфорд». Затем в полной темноте капнул на листок несколько капель раствора препарата в ацетоне и запечатал в конверт из плотной бумаги. Тонкость заключалась в том, что Дик «пришил» к своей панацее особое вещество, полученное из сока олеандра. На свету этот компонент активировался и за минуту разлагал основной препарат на совершенно безобидные составные части. Это было сделано, чтобы никто, кроме адресата письма, не мог контактировать с панацеей. Овертон вскроет конверт, достанет листок, и нескольких секунд будет достаточно, чтобы через кожу пальцев нужная доза препарата попала в его организм. А затем оставшаяся на листке бумаги панацея с добавкой, оказавшись на свету, распадётся, потеряет активность. Станет бессильной и неопасной.