Учитель продолжал молчать, но капитан решил не сдавать позиций:

— Какое-нибудь путешествие, учитель?

— Когда я был молод, мне так хотелось по… полюбоваться, как уходят суда… суда… Да, суда!.. — Казалось, учитель то терял нить мысли, то снова находил ее, явно не обращая внимания на вопросы офицера, и вдруг спросил: — Капитан, какая из книг, прочитанных вами, понравилась вам больше всего?

— Да я не так много читал. «Рокамболь»… «Камо грядеши?»…

— Ага, раз вы читали «Камо грядеши?», вам будет легче понять меня, понять, во имя чего я оторвался от рюмки, изменил Вакху и забыл о божественном нектаре. Все потому, что я почувствовал себя христианином, одним из тех, кто скрывался в катакомбах, одним из тех, кого бросали на арену цирка — на растерзание диким зверям, и они шли на мученическую гибель ради веры, ради того, чтобы на земле воцарилось царствие божие…

— Ну, ну, учитель!.. Разве в наше время кто-нибудь верит в это?

— Мне достаточно того, что верю я! С чего-то надо начинать, и я начал с веры! И вы, капитан, будете с нами!

— Вам бы надо похлопотать, чтобы Компания открыла школу…

— Об этом и идет речь. Но нам не нужна милостыня, нам мало одной школы, нам нужно много школ. И вы, капитан, будете с нами!

— Только уточните, когда? — полусерьезно-полунасмешливо спросил офицер.

— Когда будет объявлена всеобщая забастовка! — с вызовом бросил учитель.

Каркамо побледнел. Даже ноги его в ботинках, вероятно, приобрели мертвенный цвет. Пробормотав что-то, быть может простившись, он быстро отошел. Лучше сделать вид, что ничего не слышал. Какая наглость! Какая безответственность!.. Следовало бы вздуть хорошенько этого забулдыгу… превосходно знает, что он, капитан, находится на военной службе, и с такой развязностью говорить с ним о за… заб… за… Забытьем, забвением, могильным забвением отдавало слово «забастовка». И в это мгновение он понял, что не было никакого смысла разыгрывать комедию, пытаться исполнять какую-то роль перед учителем, с уст которого слетело это слово… Ведь он сам чуть ли не по макушку увяз — и кто знает, возможно, больше, чем сам учителишка, — да, с тех пор как скрыл он документы Росы Гавидиа и обратился за помощью к священнику, желая предупредить учительницу об опасности…

Заведение Пьедрасанты прямо-таки трещало от истошных криков и завываний мальчишек. Они дико орали, требовали то одного, то другого — тот, кому только что хотелось клубничного сиропа, вдруг срывался с места и повелительно требовал лимонного, нет, лучше виноградного… да, лучше виноградного! А тот, что настойчиво добивался миндального с малиновым, внезапно просил миндального молока… «Мне апельсинового!..» — надрывался толстый сладкоежка, заставляя налить ему двойную порцию сиропа…