Жаклин от природы была чрезвычайно чувствительна, считая себя чуть ли не средоточием вселенной. Она — сильная волей и духом госпожа, которая привыкла руководствоваться только своими настроениями и личными соображениями, не разбирая правых и виноватых, когда что–нибудь или кто–нибудь становится на ее пути. Она всегда считала себя великодушной и справедливой, но прощать обиды она не могла и не умела. Всю свою жизнь она кому–то мстила. Она обвиняла мир во всем, в чем только можно, а сама не испытывала угрызений совести.

Она готова была отречься от Бога и вступить в сговор с самим сатаной, лишь бы он позволил ей сохранить красоту лица и тела, каковыми она обладала сейчас.

Вдруг Жаклин ощутила физическую боль и напряжение в каждом суставе, в каждой жилке. Тяжелое ощущение усиливалось, как только она вспомнила об Архипе. Именно мысль о том, что он для нее может быть потерян, восстанавливала ее против всего человечества и внушала мысли о мести. Но даже образ Архипа лишь смутно мерцал сейчас в сознании Жаклин. Больше всего ее мучило то, что сегодня она потерпела поражение; ее рот с сухими распухшими деснами на–полнился горькой горчичной пылью. Жаклин привыкла командовать и заставлять окружающих беспрекословно исполнять каждое свое желание, каждую прихоть, и теперь для нее была невыносима жестокая очевидность: ведь она поставлена цыганкой на колени. Это терзало Жаклин, ее ненависть к Ляле смешивалась с ненавистью и призрением к Богу, ко всему жалкому человечеству.

После унизительных слов, высказанных жалкой цыганкой, она едва не заплакала, хотя слезы были для нее явлением таким же неестественным, как речь для животных. И все же у Жаклин возникла смутная потребность облегчить горе слезами. Это неслыханно! Впервые она почувствовала себя по–настоящему несчастной, покинутой и ощутила бремя одиночества. И даже мелькнула слабенькая мысль о смерти.

Когда–то давно, в ее отсутствие, Архип ушел из имения; ее всю, с головы до ног, обдала горячая, а потом ледяная волна. Она тогда закричала, и жуткий крик разнесся по имению. Она стояла, крепко ухватившись за лестничные перила, и кричала, кричала, кричала…

Жаклин попыталась представить себе, что делает сейчас Ар–хип, и напрягла всю свою волю, отчаянно стараясь сообразить, как вновь подчинить его себе, вырвать из объятий безразличия, вернуть к служению ей, Жаклин, и к тому, что она называла любовью. Затем Жаклин впала в забытье. Оцепенев, как в столбняке, она лежала, не думая и не ощущая своего тела. И как во сне, она видела все то, что происходило с ней за эти часы. Разбудил ее и вернул к действительности скрип табурета. Нага еще больше разжег ненависть Жаклин, которая вновь погрузила ее в отчаяние.