Дорога назад была нелегкой. Валдайскому казалось, что со стороны он походит на человека, которого за какие-то доблести подняли на руки, два раза подбросили над головой, а на третий, подкинув еще выше, поклонники разбежались. И вот он, пристыженный, униженный перед самим собой и перед людьми, сидит на земле в грязной луже и, пугливо озираясь, ищет чьего-нибудь сочувствия. «За что они сыграли со мной такую злую шутку? — думал он и не находил ответа. — Зачем нужно было вызывать в Москву? Какой у Берия был расчет?»

Через два месяца из Министерства внутренних дел пришло в лагерь распоряжение: Валдайского из-под стражи освободить и, согласно директиве № 185, оставить работать при этом же лагере в качестве вольнонаемного. Это «сработала» поэма о Сталине. Но той, обжигающей сердце радости, которую он испытывал, когда ехал в Москву, Валдайский уже не чувствовал. После поездки в столицу на душе осталась неистребимая полынная горечь. Валдайский почти бросил писать стихи. По распоряжению управления лагерей он был назначен начальником агитбригады, с которой более двух лет колесил по лагерям Восточной Сибири. Поэму о Сталине он читал, но уже не с тем огоньком, не с тем душевным трепетом, с каким читал ее Берия. А читать эту поэму заставляли.

И вот теперь Валдайский вернулся в Москву. Как и Веригин, как и другие товарищи по ссылке, он хлопотал о реабилитации. Как и раньше, до ареста, жил вольным художником, зарабатывая на случайных публикациях стихов и на внутренних рецензиях в издательствах. Те, кто знали его раньше, до тридцать седьмого года, помнили Валдайского добром, а поэтому помогали, чем могли: кто рекомендательным звонком в редакцию, кто поручение отрецензировать рукопись стихов… Худо ли, бедно ли, но Валдайский перебивался. Даже начал поэму, о которой не раз говорил Веригину. Но читать пока временил: «Подожди, Саша, выпишусь до конца — тогда выложу все сразу. Я ведь сейчас ношу в душе прямо-таки атомный заряд, так и распирает всего».

…Веригин вошел во двор, завешенный невысохшим еще бельем. Пригибаясь, чтобы в темноте не задеть веревок, он пробрался к освещенному окну и постучал. Чья-то рука отвела тюлевую занавеску и в окне показалась крупная взлохмаченная голова. Лица Валдайского Веригин не разглядел, но голова застыла так настороженно, что Веригин подумал: «Пуганая ворона и куста боится…»

Наконец Валдайский узнал Веригина и распахнул расшатанные створки окна, заставленного горшочками с геранью и рогатым столетником:

— Вот легок на помине! А мы только что о тебе вспоминали.