VIII. ХЛЕБ

VIII. ХЛЕБ

Когда весною начинали пахать, в самый первый отвал клали кусок хлеба. Ясное дело, не обычный, какой отрезают, чтобы съесть с молоком, или с огурцом, или так, без ничего. Этот кусок полагалось отрезать в сочельник и от нового каравая.

Мать уже расставляла тарелки для постного ужина, отец зажигал фонарь, брал из сеней стремянку и шел за этим караваем в овин, потому что хлеб у нас держали в овине, на стропильных схватках, там его продувало, плесневел меньше, ну и лежал высоко. Без лестницы не достанешь. Мы с Михалом не раз пробовали взобраться по столбу, на который посередке опиралась связка, но никогда нам это не удавалось, а стремянка всегда стояла в сенях.

На столе был жур с гречкой, галушки с маком, пирожки с капустой, но все, точно лакомство, ждали тот хлеб, пока мать его разрежет. И с хлеба начинался праздничный ужин. Мать прижимала каравай к животу и, ножом осенив его крестным знамением, отрезала сперва большую краюху, ту самую, для земли к весне, и только потом каждому из нас уже по обыкновенному куску и по старшинству: деду, бабушке, пока та была жива, отцу, нам, ребятишкам, и под конец себе. Отец снова брал фонарь, относил краюху на чердак и засовывал за стропило высоко, под стреху, обычно в такое место, где было всего темней. И там этот кусок, точно спящий голубь, сидел до весны.

Едва который-нибудь из нас вырастал из люльки и мог с грехом пополам держаться на ногах, отец брал его с собою в поле, когда по весне ехал пахать. Там вынимал заветный кусок из белой тряпицы, и мы должны были положить его в отвал. Потом клал наши ручонки на чепиги, сам тоже брался за плуг, и мы вместе краюшку запахивали. По очереди, так, как рождались, — Михал, я, Антек, Сташек. Отец сразу приучал нас к пахоте. Не так держи, ровнее, посередке борозды шагай, когда земля сухая, глубже надо брать, а вырастут руки побольше, ты в этой еще вожжи будешь держать, а в той кнут. И не отгоняй ворон, пускай за тобой идут, когда человек один с лошадью в поле, с воронами вроде повеселей, а что склюют, то сызнова вырастет. И лошади всегда давай чуток отдохнуть перед тем, как обратно поворотить. А кто это там в небе поет?

— Жаворонок, тятя.

— Верно, жаворонок. А знаешь, откуда жаворонок взялся?

— Прилетел.

— Прилетел само собой. Но шел однажды господь бог по полю, а там мужик пашет. Тяжело? — спросил его господь. Ой, тяжело, господи. Тогда взял господь комок земли, кинул в небо и сказал, пусть тебе поет, все будет полегче.

Мы, когда немного подросли, часто спрашивали у отца, что бы было, если б не давать этого куска хлеба земле. Отец сердито супил брови и смотрел так, точно дьявол нас подстрекнул, да еще призывал в свидетели мать: