Так что, «Житие»?

Но ежели с другой стороны подойти к роману — какое же это «Житие»? Чье? Шального забияки? Острослова, не останавливающегося порой и перед богохульством? Любителя зажигательных, прямо-таки «бесовских» (в красочном изображении романиста) танцев, и хмельного зелья, и парубоцких потасовок, и грехов любострастия (сексуальных излишеств, по-нынешнему говоря)? Нет, мы прочли не житие. Напротив: у Веслава Мысливского явно просматривается стремление «снижать», чуть ли не дискредитировать высокий тон и высокие слова. Наведет нас на них — и тут же сбивает с пути, которым мы собрались было шествовать, — соседством трагики и комикования, издевкой над риторикой любого сорта, юмором, доходящим до зубоскальства. Критик, который полностью отдался бы во власть терминологии Бахтина, мог бы в данном случае извлечь из текста немало примеров того, как «житийно»-высокое перебивается и убивается «карнавализацией»…

Нет, для «жития» не подходят ни характер героя, ни характер повествования о нем, ни тем более характер жизненно-исторических обстоятельств и условий, в которых Шимеку доводится жить, страдать и приключенствовать.

А самое главное возражение против «житийности» — не жанр, не стиль романа, а смысл душевных и духовных исканий Шимека, человеческое содержание их.

Смысл всякого «жития» — приход человека к богу. У Шимека Петрушки с религией, вообще с «божественным», совсем иные отношения.

Об этом стоит сказать особо, потому что это — очень польская тема…

Католицизм сегодня как умонастроение весьма разнообразен. Есть католицизм доктрины — ныне активно модернизируемой на тот или другой лад перед лицом новых реальностей современного мира; это осознанно-идеологическая работа католицизма как церкви, как организации, которая пустила глубокие корни среди польского населения и умело-дифференцированно ведет свою воспитательную работу (отголоски этого гибкого, специфичного применительно к каждому данному «объекту» аргументирования легко прослушиваются в беседе Шимека со «своим» старым ксендзом, к этой беседе мы еще вернемся). Это именно идеологическая аргументация, обращенность к сознанию, к способности размышлять логически.

Но есть и обыденная католичность, как и «обыденная» православность, как и «обыденное» мусульманство; она разлита в обычаях, настроениях, стереотипных формах переживаний, в расхожей символике, речевых и поведенческих клише; она живет в психическом, а не идеологическом пласте сознания, и живет как почти мифическое, веками и веками укорененное. И более всего — в крестьянской массе, в «пастве» (такова тонко воссозданная Мысливским религиозность чувств матери Шимека, которая иначе, нежели через привычные символы Иисуса и девы Марии, не может воспринять никаких духовных, этических начал в человеческой жизни).