— Прости, Ваня, но я не нашел здесь его признательных показаний. Он пишет то, что и все остальные. Пришел, погостил, выпил-закусил, расцеловал на прощание гостеприимного хозяина и ушел вместе с остальными своими приятелями. Из чего следует его признание в этом кошмарном убийстве… Ты утверждаешь, что он…

— Остановись, капитан. Остановись, — и Ваня выставил вперед раскрытую ладонь, как бы отгораживаясь от слов Зайцева, слушать которые у него не было никаких сил. После этого он сходил в угол к газовой плите и вернулся со сковородкой, в которой шипели в кипящем сале кружочки украинской колбасы. После этого он принес из морозилки покрытую инеем бутылку шведской водки «Абсолют». Сев и наполнив хрустальные стаканчики, да-да, те самые, так вот, наполнив их потрясающей шведской водкой, он поднял свой стаканчик, предлагая следователю чокнуться.

— За мудрость, капитан! И за справедливость.

— Не возражаю, — хмуро согласился Зайцев.

— А теперь продолжим, — сказал бомжара, выпив до дна и закусив кружочком колбасы. — Я и не ожидал легкого разговора, поэтому могу спокойно выпить и за мудрость, и за справедливость. Вот четыре листочка, исписанные каждым кандидатом в убийцы своим почерком. В этих страничках есть лукавство, передергивания, смещение времени в ту или другую сторону. Но каждая страничка написана человеком, который находится в спокойном, уверенном состоянии — он чист. Ты можешь его подозревать, выдвигать против него обвинения, требовать признательных показаний… Но он чист. Никто из них никого не убивал.

— Продолжай, Ваня… Я внимательно тебя слушаю, — Зайцев наполнил стаканчики шведской водкой, настоянной на северной смородине.

— За истину, капитан! Несокрушимую и окончательную!

— Боже! Какие у тебя торжественные тосты! Нам бы до правды добраться, Ваня! До простенькой, серенькой, заскорузлой правды!

— Мы от нее в двух шагах, капитан. Вернее в двух словах, — Ваня отставил свой стаканчик на край стола, а к капитану придвинул страничку, исписанную Шустовым. — Посмотри, капитан, что там изобразил убийца. Слова дерганные, нервные, истеричные, можно сказать. А почерк! Посмотри, как отличается почерк главной строки от почерка, которым написаны остальные строки!

— А какая тут строка главная? — в полном недоумении спросил Зайцев.

— Та, ради которой мы с тобой затеяли всю эту писанину. Та строка, в которой он отвечает на главный вопрос — а что ты, уважаемый, делал в двадцать один час тридцать минут? Это время, когда остановились разбитые часы на руке Горшкова! Как раз в это время убийца втыкал нож в грудь гостеприимного хозяина. Посмотри на эту строку! То первые буквы несуразно громадные, то вдруг по размеру они ничем не отличаются от следующих… Ты что, не видишь — Шустов заполнял эту страничку в панике?! Можешь забрать эти странички себе — для отчета о проделанной работе. И начальство тебя похвалит, грамоту какую-нибудь вручит в торжественной обстановке.