Вспомни о том, что́ Бальзак не осмелился выразить в рассказе «Страсть в пустыне». От ее бессмертных членов исходила такая жизненная мощь, что всякую мою усталость как рукой снимало, а силы еще и приумножались. В те дни, Корбера, я любил столько, сколько целая сотня ваших Дон Жуанов не любила за всю жизнь. И что это была за любовь! Вдали от обителей и злодейств, гнева Командоров и скабрезностей Лепорелл. В ней не было сердечных притязаний, притворных вздохов, лживых уверений, которые неизбежно марают ваши жалкие лобзания. Впрочем, в первый день некий Лепорелло нам все же помешал, один-единственный раз. Около десяти я заслышал перестук крестьянских башмаков по тропинке, ведущей к морю. Едва я накинул простыню на неуемное тело Лигии, как он уж возник на пороге. Увидев ее обнаженные голову, шею и плечи, Лепорелло решил, что это моя здешняя зазноба, и тотчас проникся ко мне явным уважением. Он задержался меньше обыкновенного, перед уходом подмигнул мне левым глазом и, закрутив большим и указательным пальцем правой руки воображаемый ус в уголке рта, двинулся в обратный путь.

Мы провели вместе двадцать дней. Только не подумай, что все это время мы жили как муж с женой, деля супружеское ложе, насущный хлеб и домашние заботы. Лигия частенько отлучалась. Ни с того ни с сего она могла нырнуть и не появляться несколько часов кряду. Обычно она возвращалась ранним утром. Не застав меня в лодке, Лигия вылезала наполовину из воды, отталкиваясь от гальки руками, и ложилась на спину. Одолеть подъем ей было невмоготу, и она взывала о помощи. Она окрестила меня Заза́ – я сам научил ее этому ласковому имени. В такие минуты, стесненная своим телом, столь проворным в воде, Лигия пробуждала во мне сострадание, точно раненое животное. Хотя подобные чувства мигом улетучивались при виде ее озорных глаз.

Питалась Лигия только живыми тварями. Я не раз наблюдал, как, вынырнув из воды, она разрывала зубами еще трепыхавшуюся серебристую рыбку; ее шелковистое тело переливалось на солнце, а кровь расчерчивала тонкими струйками подбородок. Надкушенную рыбешку – треску или морского карася – она отбрасывала назад, облизывалась и с щенячьим визгом окуналась в обагренную воду. Однажды я дал Лигии отведать вина: пить из стакана у нее не получалось. Тогда я плеснул ей вина прямо в ладошку, крохотную, с зеленоватым отливом; и она выпила, точнее, вылакала вино вполне по-собачьи. Диковинный привкус мгновенно отразился в изумленном взгляде. Она сказала, что ей нравится, однако потом неизменно отказывалась от вина. Временами она подплывала к берегу с полной пригоршнею устриц и мидий. Пока я силился открыть раковины ножом, Лигия без затей разбивала их камнем и всасывала подрагивающего моллюска заодно с мелкими осколками раковины, нимало о них не заботясь.