Говорю тебе, Корбера, Лигия была животным, но она же была и Бессмертной. Увы, словами не выразить той цельности, которую Лигия с абсолютной простотой выражала в своем теле. Не только в совокуплении проявляла она нежную игривость, противную низменной звериной случке. Самая ее речь была чарующе-непринужденной; такую встретишь разве что у величайших поэтов. И неудивительно, ведь она – дочь Каллиопы.

Лигия знать не знала ни о какой культуре, слыхом не слыхала о людской премудрости и свысока смотрела на любые нравственные запреты; но она была частью единого источника всеобщей культуры, всеобщего знания, всеобщей нравственности и являла это первородное превосходство в своей грубоватой красоте.

«Я все, потому что я – невозбранное течение жизни. Я бессмертна, потому что все смерти сливаются во мне – от смерти той рыбки до смерти Зевса. Соединившись во мне, они снова становятся жизнью, только не отдельной и ограниченной, а самородной и, значит, свободной».

«Ты молод и красив, – говорила она. – Сейчас тебе самое время уйти со мной в море. Ты убережешься от хворей и старости. Ты войдешь в мою обитель под толщей недвижных, темных вод, где все – молчаливый покой, столь привычный, что обретший его даже не замечает этого. Я возлюбила тебя, и запомни, когда ты устанешь, когда силы твои будут на исходе, склонись над морем и позови меня: я окажусь рядом, ибо я всюду, и ты окажешься в сонме снов».

Она рассказывала о жизни в морской пучине, о бородатых тритонах, аквамариновых пещерах; но и они, говорила она, были лишь жалкими видениями; истина крылась гораздо глубже, в непроницаемом, безмолвном дворце из самотекущих, вечных вод, без проблесков, без шорохов.

Однажды Лигия сказала, что отлучится надолго, до вечера следующего дня.

«Я отправляюсь на самый край света. Там я, наверное, добуду тебе подарок».

И вот она вернулась – с восхитительной коралловой ветвью пурпурного цвета, покрытой наростом раковин и морской плесени. Много лет я хранил ее в одном из ящиков комода и каждый вечер целовал места, обласканные пальцами Хладнодушной и Благодетельной. Кончилось тем, что Мария, предшественница Беттины на посту домработницы, стащила ее и отдала своему коту-сутенеру. Погодя я отыскал ветвь у одного из ювелиров на Понте Веккио – оскверненную, выскобленную и вылизанную до неузнаваемости. Я выкупил ее и ночью бросил в Арно: она прошла через столько нечестивых рук!

Еще она рассказывала о своих любовниках из человеческого рода за все время ее тысячелетнего отрочества: о греческих, сицилийских, арабских и каприйских рыбаках и мореходах; о потерпевших кораблекрушение, несомых по волнам на скользких обломках мачт; она возникала перед ними на миг – как вспышка молнии в разыгравшейся буре, чтобы обратить их предсмертный хрип в сладостный стон.