Адам все еще оставался неподвижен, смотря на приближавшегося к нему Артура. Теперь ему было понятно все: медальон и все другое, что казалось ему сомнительным; ужасно жгучий свет открывал ему тайные буквы, изменявшие смысл прошедшего. Если б только он пошевелил мускулом, то неизбежно бросился бы на Артура как тигр; но в смутных волнениях, наполнявших эти длинные минуты, он обещал себе не следовать порыву страсти, он хотел только высказать, чего требовала справедливость. Он стоял, как бы обращенный в камень какой-то невидимою силою, но эта сила была его собственная твердая воля.

– А, Адам, – сказал Артур, – ты любовался прелестными старыми буками – не так ли? Да, но к ним нельзя приближаться с топором: это священная роща. Я встретил нашу хорошенькую Хетти Соррель, когда отправлялся в мою клетку… в эрмитаж, вон туда. Ведь не должна же она идти домой по этой дороге так поздно. Вот я и довел ее до ворот и попросил поцеловать меня за труды. Но теперь я должен отправиться назад: эта дорога дьявольски сыра. Спокойной ночи, Адам. Я увижусь с тобою завтра, чтоб проститься, ты знаешь.

Внимание Артура было слишком поглощено ролью, которую играл он сам, чтоб он вполне мог заметить выражение лица Адама. Он не смотрел Адаму прямо в лицо, но небрежно окидывал взором деревья, окружавшие его, потом поднял ногу, чтоб взглянуть на подошву своего сапога. Он старался не говорить больше ничего, он бросил достаточно пыли в глаза честного Адама и, произнеся последние слова, пошел своей дорогой.

– Позвольте, сэр, на одну минуту, – сказал Адам суровым, твердым голосом, не оборачиваясь. – Мне нужно сказать вам два слова.

Артур остановился в изумлении. Людей чувствительных скорее поразит перемена тона, чем неожиданные слова, а Артур имел всю чувствительность любящего и в то же время тщеславного характера. Его изумление возросло еще более, когда он увидел, что Адам не пошевелился, а стоял к нему спиною, как бы приглашая его возвратиться на прежнее место. Чего же хотел он? Он намеревался обратить это дело в серьезную сторону. Черт бы его побрал! Артур чувствовал, что начинал терять терпение. Покровительственное расположение всегда имеет свою более низкую сторону, и в замешательстве, причиненном негодованием и беспокойством, Артур полагал, что человек, к которому он был так благосклонен, как к Адаму, не находился в таком положении, которое давало бы ему право критиковать поведение своего покровителя. А между тем он находился под властью – как случается со всяким, чувствующим себя виноватым, – человека, мнением которого он дорожит. Несмотря на гордость и негодование, в его голосе слышались и мольба и гнев, когда он сказал: