Скорая ходьба и душевное волнение разгорячили Бартля, и он не был в состоянии удержаться и не излить своих чувств при первом случае. Но теперь он замолчал и отер влажный лоб и, вероятно, влажные глаза.

– Извините меня, сэр, – сказал он, когда эта остановка дала ему время поразмыслить, – что я таким образом дал волю своим собственным чувствам, точь-в-точь как моя глупая собака, которая воет во время бури, когда никто не хочет ее слушать. Я пришел послушать, что вы скажете, а не для того, чтоб говорить самому. Позвольте же обеспокоить вас и спросить, что делает бедный наш малый.

– Не подавляйте ваших чувств, Бартль, – сказал мистер Ирвайн. – Дело в том, что я нахожусь теперь сам почти совершенно в таком же положении, как и вы. Много боли накопилось у меня на душе, и тяжело было бы мне умалчивать о моих собственных чувствах и только обращать внимание на чувства других. Я разделяю ваше участие к Адаму, хотя и не одним только его страданиям сочувствую в этом деле. Он намерен остаться в Стонитоне до окончания суда, который соберется, вероятно, завтра через неделю. Он нанял там комнатку, и я сам одобрил его намерение, так как думаю, что ему лучше быть теперь не у себя дома. И он, бедняжка, все еще верит, что Хетти невинна… он хочет собрать все свое мужество, чтоб видеть ее, если может, и решительно отказывается оставить место, где находится она.

– Да разве вы считаете это существо виновным? – спросил Бартль. – Неужели вы думаете, что ее повесят?

– Я опасаюсь, что ее ожидает тяжкий конец: доказательства против нее весьма ясны. И дурной признак уже то, что она запирается во всем… запирается, что у нее был ребенок, и это перед самыми положительными доказательствами. Я видел ее сам, и она упорно молчала передо мною. Она содрогнулась, как испуганное животное, когда увидела меня. Ничто в жизни не поражало меня в такой степени, как перемена, происшедшая с ней. Но я надеюсь, что в крайнем случае нам удастся испросить помилование ради невинных, запутанных в этом деле.

– Вздор и пустяки! – воскликнул Бартль, в своем негодовании забывая, с кем говорил. – Извините меня, пожалуйста, сэр. Я хотел сказать, это вздор и пустяки, что невинные заботятся о том, будет ли она повешена или нет. Что касается меня, то, по моему мнению, чем скорее подобных женщин отправят с этого света, тем лучше; да и мужчины, помогающие им делать зло, лучше также отправились бы вместе с ними по той же самой причине. Какое делаете вы добро, оставляя жить такую гадину? Она только ест пищу, которая могла бы питать разумные существа. Но если Адам настолько безрассуден, что заботится о ней, то я не желаю, чтоб он страдал сверх меры… Что, он очень убит, бедняжка? – присовокупил Бартль, вынимая очки и надевая их, будто они могли помочь его воображению.