Он на минуту задумался.

— А что, если пойти в армию?

— Тебе? В армию? Ты, такой слабый, хочешь идти в армию? — удивился я. — Как тебе это в голову пришло? И потом, разве ты не знаешь, что женщины никого так не любят, как военных, и охотнее всего выходят за них замуж?

— Да нет, — сказал он. — Я имею в виду не просто армию, а фронт, передовую.

— Передовую?.. А разве ты не слышал, что многие фронтовики имеют по две, по четыре жены? Значит, и там есть женщины.

Нурсеван вздохнул и наступил на цветок, опавший с дерева.

III

III

Потом я долгое время ничего не слышал о Нурсеване — я уехал в Джокьякарту, мне нужно было продолжать учебу. До первого наступления голландцев на Западной Яве я получил от него два или три письма, он сообщал, что живет по-старому, ни с кем не дружит. «Я не люблю политики, — писал он, — какой смысл вступать в эти партии, ведь все они похожи одна на другую. А ты, наверно, увлекаешься политикой, Рус?» — спрашивал он.

Когда голландцы перешли в наступление, связь с Западной Явой была прервана, и я долго не получал от Нурсевана никаких известий. Я уже подумывал: может быть, Нурсеван перешел на сторону голландцев, вступил в их армию?.. Мне припомнилось, как он неодобрительно отозвался однажды о тех, кто поддерживает революционную борьбу в стране.

Но постепенно я стал забывать о нем, ведь близкими друзьями мы никогда не были.

А обстановка тем временем все накалялась. Мой брат Херман вступил в ТРИП[22]. Продукты дорожали, жизнь становилась все труднее, и мне вдруг страшно захотелось вернуться домой. Я скучал по матери, по отцу, а особенно по своей младшей сестренке. И я решил вернуться.

Когда эвакуационная армия наводнила Джокьякарту, в городе появились ребята с Западной Явы. Многих из них я знал, но мне было почему-то грустно смотреть на них. Как-то я встретил своего знакомого, Амата.

— Ты где живешь, Мат? — спросил я.

— Где живу?.. — повторил он и посмотрел на свои разбитые ботинки. — Ты сам, наверное, знаешь, какое наше положение. Вот нас всех эвакуировали сюда, а здесь тоже не сладко. Всю одежду, которая хоть на что-то годилась, продал. Где живу, спрашиваешь? Где придется. Трудно нам, конечно, но и всей нашей армии сейчас нелегко. Так что нечего жаловаться.

Я не стал его больше расспрашивать. Я знал, что дома в свое время ему жилось хорошо, он был сыном управляющего одного из районов на Западной Яве. Может быть, отец его перешел на сторону голландцев и живет припеваючи, а сын вот мучается здесь.

— А я тут у дяди живу, — сказал я. — Хочешь, зайдем ко мне? Ты не голоден?