Сраженная таким образом, Гора Титанов, казалось, уступала напору следующего течения…

Самый старый из Титанов был сын, рожденный в кровосмесительном союзе Каилуса и Терры, сын кровосмесительного союза Неба и Земли. И Титан взял в жены свою мать Терру, заключив другой, более кощунственный, кровосмесительный брак. И первым родился Энцелад. Значит, Энцелад был одновременно и сыном, и внуком инцеста; и как раз таким образом, появившееся на свет от естественной смеси божественного и земного в Пьере, родился его настрой – другой, неясный, стремящийся к небесам, но все же не до конца освобожденный от земных уз, настрой, который, опять же, благодаря земным узам, которые удерживали его подле его земной матери, порождали в нем нынешнего, вдвойне кровосмесительного Энцелада; так что теперешнее состояние Пьера – тот его безрассудный, богохульственный настрой был все-таки на одной стороне с внуком неба. Ибо это с вечного соизволения небес низвергнутый Титан по-прежнему ищет, как бы обрести вновь свою власть по отеческому первородству, даже с помощью свирепого штурма. И при любом шторме небо посылает блистательные знаки, что зародился он именно там! Но что бы ни согласилось ползком ползти к этой хрустальной крепости, тем самым оно лишь еще раз подтверждало, что было рождено в грязи и поэтому должно навеки в ней оставаться.

Стряхнув последние клочья сонных чар и немного оправившись от своего дикого видения, которое окутало его в трансе, Пьер придал своему нахмуренному лицу насколько можно спокойное выражение и немедленно покинул роковой кабинет. Заново оценив те силы, что у него еще остались, он решил, что, посредством крутой и жестокой перемены и за счет умышленного нарушения самых устойчивых привычек в своем образе жизни, он справится со странной немощью его глаз, с этим новым смертоносным дьяволом – оцепенением, этим Адом из его видения о Титанах.

И теперь, стоило ему переступить порог кабинета, он прилагал мучительные усилия, чтобы придать лицу такое выражение, которое не было бы безрадостным, несмотря на то что он не мог сказать, как на самом деле выглядело его лицо в действительности, ибо он страшился найти какие-то новые, невыносимо мрачные изменения в своем отражении в зеркале, он в последнее время избегал в него смотреться, – и он быстро прикинул в уме, какие пустые, притворные или, наоборот, беззаботные, веселые слова он скажет, когда пригласит своих дам к участию в небольшом плане, который он замыслил.

И даже теперь воспоминание о жестоком Энцеладе, которого мир богов сковал в наказание за его дерзость, тяготило его, словно невидимое бремя; даже теперь та планета расцветала тысячами цветов, чья беззащитная красота скрывала ее массивную тяжесть.