В тот вечер Улрике почувствовала себя плохо, ездила ругаться в мастерскую, где шили шторы, — долгая дорога, заболел живот, боялась остаться одна, не выпускала его руки:

— С нами, со мной, с маленьким ничего же страшного сегодня не случится? Ты помнишь, куда звонить? Обещай, что не уйдешь. Так тяжело почему-то на душе весь день…

Эбергард не выпускал ее руку, целовал и долго сидел рядом после того, как уснула, разглядывая, как незнакомую, — вернется ли девушка, которую он хотел? — или оттуда, из времени, возраста, не возвращаются?

Если не спал, то брал бинокль и подсаживался к кухонному подоконнику — рассматривать дом, уже многих узнавая, находя дорогу к прикормленным местам по застекленным лоджиям, по-разному заставленным старыми холодильниками, ящиками, тазами и наглухо заклеенными фольгой; в июне началась и длилась всё лето эра мужиков в длинных трусах, куривших вечерами на балконе, потом сквозь тополиный пух проявились старухи, бесцельно налегавшие на подоконники — что хотели увидеть со своей высоты? — сами пыльно-седые и легкие, как нацеплявшийся за подоконник и свалявшийся пух; в полночных окнах спален маячили мощные пожилые спины гладильщиц, стянутые бюстгальтерными креплениями, — они размеренно двигали невидимыми утюгами; затем за туманными тюлевыми занавесками падали на диваны и накренялись над столами голоплечие абитуриентки, ходили, размахивая руками, заучивая наизусть; в августе наступила страшная жара и ночью все распахивали окна; осенью люди стали другими, поменялись, кроме одного окна — за ним собирались полусогнутые старики и подолгу сидели, грея протянутые ноги у телевизионного пламени.

Шел покой от чужих окон, люди никуда не спешили накануне неподвижности, сна. Им некуда было деться. Безмятежность домашних дел баюкала их. Разбирали постели, взмахивая покрывалами. Обнимали подушки. Разливали чай. Слушали друг друга, подперев подбородки кулаками. И гасили свет.

Бывали дни, когда в каждом, каждом кухонном окне пугалом торчала хозяйка в сгорбленном халате. Одна. Отходя от плиты, возвращаясь к двум кастрюлям, приседая передохнуть. Вязаные черные штаны под халатом. Так и Эрна, думал Эбергард, может быть, если он не оставит Эрне денег, если выйдет замуж за парня без «возможностей», будет вставать каждый день в шесть утра и готовить то, что без остатка сожрется за день. Одного жителя окна Эбергард недолюбливал. Он с женой долго не ложился. Каждую ночь, в половине первого Эбергард заставал их на кухне. Жена — пышная, широкая, с распущенными черными волосами, в коротенькой красной штуке с кружевным подолом и раздевающим до пояса вырезом на груди, приходила к мужу на кухню прямо из ванны. Они вместе курили у открытой форточки. Выпивали по чашке кофе или чая. По очереди ходили отлить. Затем свет на кухне гас и зажигался в зале — муж и жена раскладывали диван и долго расправляли простыни. Он садился на диван и включал телевизор. Она садилась рядом и вместе с ним смотрела на экран. Потом прилегала на бок. Потом засыпала. Он ни разу не коснулся ее.