После небольшой паузы эта канцелярская душа извлекла из папки еще одну бумагу и торжественно зачитала:

- «Сим документом Атанасиус Пернат, резчик по камню, официально ставится в известность, что, согласно завещанию студента медицины Иннокентия Харузека, ушедшего из жизни в мае сего года, ему отходит по наследству третья часть всего имущества покойного. Для вступления в права законного наследования означенному юридическому лицу надлежит скрепить своей подписью сей документ, в подтверждение того, что оно было надлежащим образом ознакомлено с содержанием настоящего протокола».

Произнося последние слова, писарь обмакнул перо в чернила и принялся марать бумагу какими-то неудобочитаемыми каракулями.

«Самое время ему заблеять», - невольно подумал я, но - о чудо! - этого почему-то не случилось.

- Иннокентий Харузек... - машинально пробормотал я с отсутствующим видом.

Склонившись к самому моему уху, надзиратель взволнованно прошептал:

- Накануне своей смерти он заходил ко мне... ну, доктор Харузек то есть... справлялся о вас, выспрашивал все, что вы да как, особливо о здравии вашем беспокоился, а сам - господи, и в чем душа только держится! В гроб краше кладут... Ну а

напоследок грустно так глянул на меня и велел вам низко-низко кланяться... Сами понимаете, пан, тогда я не мог передать вам этого. Строжайше запрещено. Ох и смерть он себе, болезный, удумал! Сам себя жизни лишил... И как!.. Его нашли на кладбище уже мертвым... Ничком лежал на могиле новопреставленного Аарона Вассертрума... Подумать только, выкопал в насыпи две глубокие ямы, навроде маленьких колодцев, вскрыл на запястьях вены и по самые плечи запустил руки в эти земляные дыры. Так и истек кровью. Говорят, не в себе был... Бедный доктор Хар...

Писарь шумно отодвинул стул и ткнул мне в руки перо.

Когда я, оглушенный обрушившимся на меня горем, машинально поставил на документе свою подпись, он приосанился, гордо расправил плечи и, подражая барственному тону своего титулованного патрона, небрежно бросил:

- Надзиратель, уведите подслед... проводите этого господина...

Казалось, прошла целая вечность, но все повторилось с какой-то жутковатой, почти издевательской точностью: вновь в пропахшем кухонным смрадом вестибюле сидел заросший дремучей бородой служака, как и тогда, в день моего ареста, он был при сабле, в форменном мундире, фуражке и все в тех же не по росту длинных подштанниках, подвязанных тесемочками чуть повыше тощих синеватых лодыжек; неспешно поднявшись, доблестный страж отставил зажатую меж колен мельницу, в которой с похвальным усердием молол кофейные зерна, и, окинув меня равнодушным взглядом, не счел нужным на сей раз обыскивать мои карманы - просто вернул мне мои драгоценные камни, бумажник с десятью гульденами, пальто и... и даже не поинтересовался на предмет наличия у меня каких-либо паразитов...