Пока Тимофей выпивал и закусывал, а Устин, глядя на него, невольно облизывался, пришел кучер Фаддей.

– Устин, пиши, - велел Тимофей. - Кто была твоя прежняя барыня?

– Госпожа Прокофьева, - отвечал немногословный кучер.

– Филимона давно знаешь?

– Давно.

– Что о нем сказать можешь?

Фаддей пожал плечами.

– Как он к твоей барыне попал?

– Сестрица ихняя подарить изволили.

– Давно ли?

Фаддей опять пожал плечами. Очевидно, настолько давно, что он и не помнил.

– А сестрица кто такова? - набравшись терпения, продолжал выяснять Тимофей.

– В столице проживать изволит.

Тимофей сообразил, в чем дело. Лет за тридцать до того, а то и ранее, пошла мода на крещеных калмычат. Их держали при себе красавицы высшего петербургского света, баловали, наряжали, когда они приходили в пору - женили и выдавали замуж. Но калмычонок - не моська и не попугай. Тех берут надолго, а чужеродное дитя может скоро надоесть. Видимо, Филимон, выйдя из трогательного и забавного детства, перестав быть модной живой игрушкой, сделался лицом страшен, скучен и обременителен, его спровадили к провинциальной родственнице. А никакому ремеслу не обучили, и был он годен лишь на то, чтобы отворять да затворять двери.

Знал же Тимофей об этом, потому что к шайке, в которой он состоял перед тем, как быть схваченным накануне московской чумы, прибился такой вот крещеный калмык - прекрасно владеющий русским, французским, немецким наречиями и злой, как черт.

– Давай-ка рассказывай про Филимонку все, что вспомнится. Ни в чем дурном замечен не был? В кражах, в блудных делах?

Фаддей покачал головой.

– Был ли женат? - продолжал домогаться Тимофей. - Имел ли детей? Или какую иную родню?

Вдруг Дунька встала.

– Я, сударь, к соседке сбегаю, - решительно сказала она. - Не успеет стриженая девка кос заплесть, как я обратно буду.