Восторг в Устиновых глазах был Архарову хорошо знаком.

– При государыне Анне? - строго уточнил Архаров.

– Да!

– Так это не по нашему ведомству.

– Так без этого чуда ничего не понять.

– Ну, сказывай.

– Турчонка покрестили, и он стал в вере укрепляться. А для него было дивно, что есть образа Христа и Богородицы. У них-то рисовать лики запрещено. И вот он, взяв кусок угля, нарисовал в сенях на стене лик Христа. Этот лик кто-то из дворни стер. Он еще раз нарисовал. Ему настрого запретили. И вдругорядь нарисовал. А дальше я не понял - куда-то этот турчонок подевался. Одни говорят - перепродали его, другие - что умер. А образ так и проявлялся в сенях. Его затрут - он опять! Его краской закрасят - а он из краски выступает? Разве же не чудо?!

– Может, и чудо, - согласился Архаров, - но коли он все время проявляется, пора бы и привыкнуть. Архиереев позвать, освятить его, что ли. И пусть бы он там, на стене, оставался.

– У дома хозяин сменился, и образ перестал проявляться, - уныло сообщил Устин. - Лет десять оставался скрытым. А недавно - опять выступил!

– И что люди говорят?

Устин покачал головой.

– Говорят-то плохо. Будто приход царя-батюшки предвещает.

– Устин, ты не первый уж год служишь. Мог бы догадаться! Спервоначалу он ничего не предвещал! А теперь вдруг начал?! И что - вещий сон кто-то видел? Иноку видение было? С чего взяли, что образ проявился к приходу царя-батюшки?

– Да уж и не понять теперь…

– Ты его видел?

– Да, приложился!

– И где он, все там же, в сенях?

– Да, ваша милость.

– Углем писан?

– Да.