Дверь была заперта. Архаров треснул в нее левым кулаком.

– Отворяй, Иван Иванович! - крикнул он. - Не то подожжем с четырех углов! Побежишь, как таракан!

– Отворяю! - некоторое время спустя отозвался женский голос.

Дверь распахнулась. Архаров увидел в темных сенях девку с худощавым и неприятным лицом.

Отодвинув нее, он вошел в горницу. Девка осталась стоять в дверях.

Каин сидел у края стола и даже не встал при виде обер-полицмейстера. Одна нога у него была обута, другая - боса.

Стол был накрыт диковинно - крынка со сметаной и торчащей ложкой, тарелка с надкусанным калачом, другая - с французскими драже, фаянсовая кружка, дорогая табакерка с мелкими бриллиантами и золотой кофейник.

– Что, старая хворь разгулялась? - спросил Архаров.

– Выследили меня твои кобели, - отвечал Каин. - Отгулял я свое. Опять в Сибирь отправишь?

Архаров ничего не ответил, а лишь глядел на босую ногу, лишенную двух крайних пальцев, с незаживающей раной у щиколотки. Матвей говорил как-то, что рану в таком месте залечить трудней всего.

– Ну, бери, вяжи, что ли! - выкрикнул Каин.

Архаров и тут промолчал. Босая нога вызывала острую жалость - жалость к старческому обветшавшему телу.

В лицо Каину даже глядеть не хотелось - ничего там хорошего нет.

– Коли так, пойду я, Иван Иванович, - сказала девка. - Сманил меня, дуру… Не стану с тобой пропадать.

Архаров кивнул.

Он уже почти принял такое решение, которое позволяло обойтись без сурового допроса девки-сожительницы и людей, давших Каину приют.

Каин словно не слышал слов своей подруги.

Она зашла за длинную занавеску и вышла с немалым узлом, который несла легко, да и взгляда не прятала, не склонялась перед скверными обстоятельствами. Остановившись у стола, она посмотрела на кофейник и табакерку, взяла табакерку и сунула в узел.

Каин даже не шевельнулся.

– Пошла вон, - сказал Архаров.