Штурман Гена краснеет и хмуро молчит. А капитан, шагнув ко мне, видимо, чтобы проверить курс, вдруг поскользнулся и едва удержался на ногах.

Вскипел:

— Что за грязь! Почему мокро? Развели свинарник!

Штурман Гена яростно косит глазом на Володю. Тот хватает ведро, швабру, и через некоторое время в рубке чисто.

Капитан, приказав штурману Гене идти с тралом еще с полчаса, ушел из рубки. Мы уже все немного оправились от пережитого и посмеиваемся, нервно, правда, посмеиваемся. Володя рассказал, как однажды в Индийском океане их тоже догонял транспорт и целился в корму. Там тоже не было рулевого в рубке. Так что тут, в пустынном, казалось бы, океане, надо глядеть в оба.

И я гляжу во все глаза. 

НЕФТЯНАЯ ЧУМА 

НЕФТЯНАЯ ЧУМА 

Было прекрасное утро.'

«Катунь» бежала на юг, в новый квадрат. Мы надеялись найти богатые косяки рыб и восполнить потери про-лова. Все были в приподнятом настроении, уже говорили, что с Носачом не пропадешь, что уж кто-кто, а он- настоящий капитан, и раз решил бежать на юг, значит, пришло время и для луфаря. И я опять услышал о легендарной рыбе, которая возместит все наши неудачи, — будет и план, будет и заработок.

Мы бежали на юг уже несколько дней, не забывая по пути забрасывать трал, и Носач по-прежнему не отходил от фишлупы, вглядывался в показания самописца, и мы действительно кое-что придавливали, но это было неглавное. Главное — впереди. И все с нетерпением ждали, когда придем в квадрат, где будет ловиться луфарь, которого я никогда не видел, но который все больше и больше занимал места в моих мыслях.

В то утро был штиль.

Хорошо выспавшийся, я вышел на вахту бодрым и полным сил. Двери и окна рубки были распахнуты настежь. После мокрой приборки Мишеля де Бре в рулевой стояла приятная прохлада. За бортом расстилался зеленый шелк океана, над ним высоко вознесся купол голубого неба с утренним, еще нежарким солнцем. Чистейшей прозрачности, пропитанный йодистым бодрящим настоем воздух давал глазу возможность свободно проникнуть до самого горизонта.

Быстрый бег «Катуни», отсутствие капитана в рубке, ощущение хорошо отдохнувшего организма, чистота и свежесть океанских красок — все это подействовало на меня самым благоприятным образом, и я подумал: «Как прекрасно, черт побери! Какое великолепное утро!»

От избытка чувств я ласково погладил привычно холодный металлический сегмент штурвала, любовным взглядом окинул давно знакомые приборы и механизмы, что так разумно размещены в рубке, и опять подумал: «Как хорошо все же в океане в такое вот чудесное утро!»—и в который раз похвалил себя за то, что пошел в рейс: разве можно, например, увидеть такое утро на земле!