— Может, изменим курс? — подал голос штурман Гена.

Капитан даже не удостоил его взглядом. Сжав губы, он смотрел на нефтяное пятно.

— Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.

Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его усиленный микрофоном приказ:

— Отставить трал! Отдачи не будет!

Матросы-добытчики на корме удивленно уставились на нашу «голубятню».

— Проскочим, — с ноткой вины произнес Фомич.

Хотя в чем его вина? Все равно бы мы шли этим курсом, даже если б он и сообщил капитану неделю назад о столкновении супертанкера и контейнеровоза.

Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать — нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход — пол-океана обогнешь.

На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие — всех цветов радуги. Черного цвета еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь на поверхности океана, потом разглядел — рыба. Дохлая рыба!

Ее было так много, что она широким, длинным белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим уже границ. Куда ни кинь глаз — простирался траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.

Резко пахло нефтью.

Мы уже шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан — не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затягивает нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.

А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти. Посмотришь вверх — жизнь, вниз — смерть. И это противоестественное сочетание голубого — живого и черного — мертвого было как в кошмарном сне. Будто бред какой-то душит тебя и вот-вот ты проснешься и удивленно покачаешь головой: надо же такому присниться! Но — увы! —это была явь!

И вдруг мы увидели, как посреди мертвого поля бьется большая птица. Я давно уже приметил какое-то движение, будто небольшой фонтанчик бил снизу, из-под грязи. Когда «Катунь» подошла ближе, разглядел — альбатрос. Уже не белый, как всегда, а грязно-серый, перемазанный нефтью, он изнемогал в борьбе с вязким засасывающим омутом, хлопал огрузшими мокрыми крыльями и не мог поднять свое отяжелевшее тело.