В коридоре меня ловит Егорыч, сует в руки сверток.

— Гордеич, отнеси капитану. Сам не могу, матросы засекут, разговоры пойдут, мол, подхалимничает. Тут — для поддержки ему, а то у него один нос остался. Он хоть и орет на меня, а мне его жалко. Я ж понимаю — нервы! У всех нервы сдают, а уж у него-то и подавно!

Вчера Носач наорал на начпрода. Егорыч не хотел выделять из своих запасов «Южной звезде». У нас у самих нехватка в продуктах, потому Егорыч и сказал: «Все мы даем, а нам никто». — «Продукты дать! — оборвал его капитан и аж побелел. — Это — море, дорогой! Тебе в колхозе работать!» Да, в море без взаимовыручки нельзя, нам тоже давали: и тралы, и в каптерку кое-что — штаны ватные, тапочки...

— Отнеси, — просит Егорыч. — Ты — посторонний, матросы ничего не скажут, а мне нельзя.

Вот черт побери! Все же я — посторонний здесь, не признают за своего.

Да, чужой я им, как были чужими газетчики, время от времени приходившие к нам на водолазный катер. Кое-кого мы даже облачали в скафандр и спускали на несколько минут под воду в обязательном сопровождении водолаза. И потом он с восторгом писал о нас. Но мы-то знали, он окунется, выйдет (вернее, надсаживаясь, мы вытащим его на трап) и уйдет, а мы останемся. Здесь наша работа, наша служба, наша жизнь. И все мины, торпеды, погибшие корабли и утопленники — наши. Нам их доставать, взрывать и самим погибать. Читали потом о себе восторженные очерки, находили неточности в терминологии, неточности в описании подводных работ — усмехались снисходительно, потому что совсем не чувствовали себя героями, какими нас изображали. Видимо, я теперь в положении тех газетчиков, и команда «Катуни» меня не признает, потому как я сегодня здесь, а завтра — там. А они всегда — здесь.

Я заношу Носачу сверток. Капитан лежит на диване, свет горит. Может, он дремлет, может, думает. Дверь приоткрыта. Я захожу без стука, кладу сверток на стол и уже повернулся, чтобы уйти, как он хрипло бурчит:

— Погоди, куда бежишь.

Садится на диване, приглаживает волосы, тянется за сигаретой, спрашивает:

— Что это?

— Подарок. Егорыч передал.

— Ну, если подарок, то давай. Да стой, куда ты?

— Спать.

— Успеешь, выспишься.

Капитан разворачивает газетный сверток. В нем бутылка сухого вина, свежие огурцы, краковская колбаса, лук, банка апельсинового сока.

Носач прикуривает сигарету и вдруг говорит:

— Ну что, собрал досье на меня? Зверь — не капитан. Да?

— Да нет, почему зверь! — пожимаю я плечами.

— «Да нет»! — усмехается Носач. — Вся команда стонет. Думаешь, не знаю. — И вдруг признается: — Самый трудный рейс у меня. Такого еще не бывало.