Не знаю, может быть, и есть такие капитаны, и наверняка есть, и, видимо, они и должны быть такими, но мне нравится Носач. «Уходящий тип капитана», — обмолвился как-то в минуту откровения Шевчук. Пусть — уходящий, но мне нравится. Почему это все должны ходить в белых перчатках и с биноклем на груди, как рассказывал про одного капитана Володя Днепровский? Конечно, такой капитан более эффектен, больше, видимо, привлекает своей парадностью, своей недоступностью. То, что недосягаемо, всегда вызывает у человека почтительное восхищение. А этот — вон какой расхристанный! В тапочках бегает на корму, когда достают трал. Возвращается оттуда, идет к фишлупе, оставляя мокрые следы на палубе рубки. Тапочки стоптаны, мокры, штаны в рыбьей чешуе и тоже мокры. На одежду и внешний вид он не обращает никакого внимания. После бани, когда окажется в чистом, не бережется, лезет во все места и к концу вахты уже замызган, заляпан, замазан. И под ногтями грязь. Но когда ловилась рыба, никто на это не обращал внимания, а теперь вдруг увидели и осудили. Все на нем. Он отвечает даже за то, что в океане нет рыбы. И матросы клянут его за это, утверждая, что он не умеет ловить, а до этого — когда тралы были полны — с восторгом говорили, что он знает океан, как свой огород. «На берегу с него за все спросят», — сказал Шевчук. Он отлично понимает капитана и прощает ему и грубость, и затрапезный вид. «Срыв, — говорит он, если капитан накричит на кого. — Да и как на него не кричать, если делает не то, что нужно».

Я вспоминаю наш разговор, возникший из-за отсутствия рыбы в океане. «В Америке вон даже креветок выращивают, омаров. Не надо и в море ходить. Подходи к резервуару — и черпай сколько хочешь, — сказал я, проявляя свою осведомленность. — А мы по океану бегаем с «авоськой» — хоть какую бы поймать». — «Гляди какой нашелся, — усмехнулся Носач. — Тебе бы министром рыбного хозяйства быть. Критиковать — это мы тоже умеем. Ты бы вот сам взялся за эту проблему, а то ходишь тут — руки в брюки, свисток в карман». — «Я же не рыбак, не капитан. Это не моя профессия. А что хорошие породы рыб исчезли, ты и сам знаешь, выгребли подчистую: и сельдь, и омаров, и камбалу, и анчоус».-— «Ах какой защитник природы! Посмотри на него! -- обернулся Носач к Шевчуку. — Он — защитник, а мы, конечно, варвары». — «Но факт остается фактом — природу губим», —стоял я на своем. «Ты вот сходишь на один рейс, прокатишься по океану, на закаты полюбуешься, ночью на вахте помечтаешь — и помашешь нам ручкой. Сядешь в теплом кабинете и начнешь критику наводить. А мы опять вот сюда придем, — он кивнул в окно на зеленые пологие волны океана. — Нам опять план выполнять. Ты подумал о том, что я выполняю государственный план, а не в игрушки играю. Народу рыба нужна на стол, а не рассуждения о защите природы. Ты рыбу любишь?» — «Люблю», — сознался я. «Во-от, дорогой! Любишь. А мы ее ловим для тебя». — «По-разумному надо ловить». — «Мы, конечно, дураки, мы этого не понимаем, а вы, писатели, умные, вы все понимаете, за все болеете. У меня вон их сколько на судне — семьдесят пять гавриков без тебя и без меня. И все хотят заработать. Сам видишь, какая наша работа — не даром хлеб едим. И у всех семьи, каждый — кормилец. А ты тут с высокими материями, с философией». —«Какая философия! — возмутился я. — При чем тут философия! Океан гибнет — вот и вся философия! И много ума не надо, чтобы понять это. Сам знаешь — вычерпали». — «А ты что мне предлагаешь? Бросить рыбалку! Взять курс домой? Кто мне это разрешит! Я сюда пришел рыбу ловить. У меня нет другой специальности. Я моряк, рыбак. Моя работа — рыбу ловить. — И вдруг сделал неожиданный поворот в разговоре. — Пойдешь в рыбцех! Надоел ты мне в рубке с твоими разговорами. Да и матросы недовольны, что ты тут пригрелся в теплом месте, а на пай одинаково получишь со всеми, кто вкалывает».