– В каком чине был эсэсовец? Гауптштурмфюрер?

– В чине? В каком? – рассеянно переспросил Розданов. – А черт его… Кажется, вы правы: гауптштурмфюрер.

– Назвать его по фамилии Рашковский, конечно, не мог. Как он вел себя?

Розданов не ответил. Андрею показалось, что поручик просто-напросто не слушал его. Но и после того как он повторил свой вопрос, Розданов еще какое-то время рассеянно смотрел на серый квадрат камерного окошка.

– Нахраписто вел себя, нахраписто. Удивленно выслушал Рашковского, минут пять сверлил меня взглядом. Сказал: «Вы не правы, майор. Этот офицер осознал свою ошибку». И, уже обращаясь ко мне: «Казнить пока не будем. Поедешь со своими полицаями на хутор. Строения сожжешь. Партизанское население расстреляешь. После этого можешь быть зачислен унтер-офицером в особую команду по борьбе с партизанами». Нет, каков! «Сожжешь, расстреляешь…» Провинциальный мерзавец!

– Говорил он при этом по-русски? – оживился Беркут.

– Как мы с вами. Даже правильнее. Слишком старательно и правильно выговаривал каждое слово.

«Неужели Штубер[47]? Странно… Наведался сюда и не пожелал увидеться со мной. Выжидает? Пока созрею для окончательного решения?»

– Обо мне он случайно не вспоминал?

– О вас? – снова машинально переспросил Розданов, занятый своими мыслями. – О вас нет. Точно помню: нет. Рашковский ведь не сказал ему, что мы сидим в одной камере. Потом оказалось, что я мешаю их беседе. Сначала увели в соседний кабинет, а еще минут через двадцать – сюда.

Оба помолчали. Громов помнил, что Розданов пока не сказал главного: что он ответил на предложение гауптштурмфюрера. Хотя, исходя из того, что его снова вернули в камеру, можно было предположить: от такого помилования поручик отказался.

– Но увели вас после того, как вы пообещали подумать? – нерешительно спросил он после нескольких минут напряженного молчания. – Решив, что шанс есть шанс, и прежде чем сказать «нет», нужно все хорошенько взвесить.

– Здесь нечего взвешивать. Я никогда не соглашусь на такие условия. Как начальник районной полиции я честно выполнял все свои обязанности. Не скрою: всякое бывало. Война есть война. Но расстреливать всех жителей большого хутора на тридцать хат и сжигать его… Только потому, что там пряталось трое партизан. Это уж слишком. В конце концов я офицер, а не палач и тем более не поджигатель.

– Хочется верить в это. Как отреагировал эсэсовец?

– Вежливо поинтересовался, какой вид смерти предпочитаю.

– Вежливо? – хмыкнул Беркут. – Это похоже на Штубера.

– Пришлось попросить пистолет с одним патроном под честное офицерское.