Панно послушно поползло обратно.

В этот раз я был длителен и нетороплив, как полярная ночь, нежен и галантен, как Казанова и Дон Хуан, вместе взятые, и трогательно внимателен, ну просто как наше КГБ к диссидентам. Наталья была удивлена и обрадована — показалось мне, что ей вполне всё понравилось. В общем, реабилитировался…

Думаете, это всё? Как бы ни так!

Потом я решил ночевать здесь, и мы по этому поводу отправились на кухню, пить шампанское. Очень недурственное такое шампанское, французское, из личного погреба мадам Сенковской. Делает мир вокруг тебя приятным и розовым, веселит и развязывает языки. Особенно после третьей бутылки.

Я «развязался» настолько, что совсем оборзел и этак запросто спросил:

— Может, всё-таки объяснишь, какая кошка меж вами пробежала? Чего у вас там случилось год назад?..

Ожидаемых вариантов ответа было два: хороший и плохой.

Плохой: ты, конечно, парень ничего, но, извини, — это не твоё собачье дело. Не смей лезть в мою личную жизнь.

Хороший: понимаешь, год назад он сделал то-то и то-то, и теперь я за это испытываю к нему такие сложные чувства.

Получился вариант третий и совсем неожиданный.

Наталья бухнулась на колени, обхватила меня за ноги и слёзно взмолилась:

— Никогда не спрашивай меня об этом! Ты слышишь? Никогда!

— Но почему?

— Потому что ты умрёшь!!!

— Вообще-то в ближайшую пятилетку не планировал… С чего бы это вдруг?!

Наталья опасливо покосилась в сторону зашторенного окна и, силком опустив меня на пол (получилось так, что мы как будто бы укрылись за столом от притаившегося на улице снайпера), сбивчиво и горячо зашептала мне на ухо:

— Все умирают… Понимаешь? Они… Все! Все, кто хоть как-то прикасается к этому…

— Веничка — тоже?

— Веничка — да… Нет!!! Не надо об этом, я прошу тебя! Я не хочу… Понимаешь — ВСЕ!!!

— Но ты-то жива…