— Видите, как всё замечательно сходится, — подхватил довольный Новицкий. — Алексей же Петрович, стало быть, наш Агамемнон.

— Нет, нет, нет! — закричал Мадатов в притворном ужасе. — Эту историю я хорошо помню. Софью я ему — не отдам!

Тут уже они рассмеялись втроём: чисто, вольно, от всего сердца. Мадатов замолчал первый и поднялся из кресла быстро, легко, словно его подкинула невидимая пружина.

— Ты устала, Софья, — заключил он сухим, непререкаемым тоном, каким отдавал приказания своим офицером. — Вечер был трудным. Отдыхай. А мы с Новицким ещё у меня потолкуем.

В кабинете князя Сергей в ещё более усечённом виде рассказал историю своего плена.

— До Бранского нам с тобой не добраться, — с явным сожалением заключил князь, постукивая по столешнице поочерёдно всеми десятью пальцами. — Три года назад я ему сгоряча чуть голову не отрубил, а сегодня уж — какая дуэль между нами. И Георгиадис ему хвост не прищемит, потому как доказательств у тебя нет. Так ведь?

— Так точно, — усмехнулся Новицкий.

— Ну так и не мучай себя. Бессильная злоба, она, брат, знаешь — человека только изводит. Абдул-бек, слышал, объявил мне канлу. И что же — скоро над ним все женщины посмеются.

— Он пытается сделать, что может, — осторожно заметил Новицкий.

Мадатов помрачнел, вспомнив нападение шайки бека на Чинахчи, преждевременные роды жены и страшный приговор лекарей. Сергею же привиделось рябое лицо белада, каким он видел его в полутьме тюремной лачуги, и ужас, который он испытал в тот вечер, вновь накрыл его ледяной волной, затопившей всё тело разом.

Мадатов молчал, соображая некоторые, очевидно, ему одному известные подробности, и Сергей тоже замкнул рот, не желая прерывать мысли хозяина. Наконец, тот решился.

— Если уж у тебя душа так горит, пожалуй, я тебе подскажу: у Абдул-бека есть ещё один враг. Аслан-хан кюринский, нынче казикумухский. Разбойник застрелил его брата, Гассана. Славный был мальчик. Поговори с ханом. Может быть, вдвоём придумаете, как до бека добраться. Письмо к нему я тебе напишу. Чувствую, что, пока ты за Бетала своего не ответишь — не успокоишься. Так ведь, Новицкий?

Сергей молча кивнул.

— Ты совсем, я смотрю, горцем стал, — усмехнулся Мадатов. — Но, может быть, только метишься. Одежда, оружие, лошади — всё ерунда. Тут думать надо, чувствовать. Я же, хоть и вырос в этих горах, уже не могу к ним вернуться. В Петербурге думал: вернусь, буду мстить! Сейчас чувствую — не могу. Человека, который отца убил, я не знаю. А всему народу мстить... — Он покачал головой. — Не по мне зверство такое. Ко мне в Шуше Карганов пришёл. Купец тамошний. Знаешь его?