– Ворота крепости Шумла готовы открыться перед храбрым и благородным Мадат-пашой, – перевел грек-драгоман последние слова командира турецкой пехоты.
Арсеньев козырнул и отъехал. Колонна, шедшая за гробом, расступилась, Василий подхлестнул лошадей и подогнал дроги вперед. Офицеры последней смены аккуратно опустили гроб на повозку и закрыли тяжелой крышкой. Молоток и гвозди Василий держал на козлах.
По условиям, на которых сошлись переговорщики наши с турецкими, в последний путь генерал-лейтенанта Мадатова мог сопровождать взвод Александрийских гусар. Первым поехал Замятнин, за ним четыре трубача в ряд, а дальше два десятка всадников в черных мундирах, тесно окружившие похоронные дроги.
Они проехали мимо редута под неотрывным надзором разнокалиберных пушек и направились к стенам крепости. По знаку Эссет-Мегмет-паши стража забегала, засуетилась. Заскрипели огромные заржавевшие петли, тяжелые створки дрогнули и растворились. Та самая Шумла, что столько лет сопротивлялась живому Мадатову, теперь спокойно приняла его мертвого.
Штабные осадного корпуса собрались вокруг командующего. Когда последний гусар скрылся за стенами и ворота крепости вновь захлопнулись, кто-то сказал:
– Сегодня, господа, мы провожаем Мюрата Российской армии.
Красовский покосился на говорившего.
– Сегодня, господа, – произнес он отчетливо и сурово, – мы прощаемся с нашим Мадатовым!..
После недели дождей вдруг неожиданно выдался солнечный день. Жаркий, безоблачный, словно взятый осенью взаймы у лета. Брусчатка на мостовых высохла, и колеса повозки гремели по камням, издалека извещая о своем приближении. Стучали несколько десятков подков, ибо Замятнин отобрал в последний конвой генералу тех, у кого лошади были подкованы на все четыре ноги.
Трубачи ехали уже по двое в шеренге, чтобы уместиться на узких улочках. Раструбы горнов они упирали в бедра, но время от времени по знаку старшего вскидывали свои инструменты, прижимали мундштуки к пухлым губам, и над турецкой крепостью плыли торжественно-печальные звуки воинского сигнала русской армии.
А в Шумле в этот день, четвертого сентября, пожалуй никто не остался дома. Гарнизон стоял на своих местах, только несколько батальонов комендант распорядился поставить в оцепление на пути следования процессии с телом Мадатова. Зато все многотысячное население города – турки, болгары, армяне, евреи – толпились на улицах, лезли на плоские крыши, чтобы увидеть хотя бы мертвым, хотя бы даже один только гроб одного из самых знаменитых вражеских генералов. Кто ликовал, кто сочувствовал, но никто не кричал, не плакал и не махал кулаками; может быть, еще потому, что все в Шумле знали о строгом приказе великого визиря, и каждый мог видеть штыки и сабли солдат-