Гамов обернулся.

– Новеньков! – громко позвал он.

– Я, товарищ генерал! – Новеньков поставил на учительский стол глобус, резко поднялся из-за стола и вытянулся по стойке «смирно».

– Проводите доктора. Он торопится к подчиненному врачебному персоналу.

Тасманов кивнул.

– Да! Мешки для трупов пойду готовить. Еще надо труповозки вызывать. Куча дел! Как всегда! Спустите меня с лестницы, Новеньков. Только это заставит меня заткнуться!

Гамов улыбнулся, ладонью прикрыл глаза. Он слушал звук удаляющихся шагов, но – странное дело! – чем дальше, тем шаги звучали гульче, отчетливее. Наконец, скрипнула дверь.

– …Вызывали, товарищ полковник? Старший лейтенант Найденов!

– Входи, старлей.

Полковник Гогоберидзе стащил с гвоздя рваное, неопределенного цвета полотенце и отер пот с шеи и подмышек.

– Жара сучья! Никак привыкнуть не могу, – прокомментировал он. – Даже не знаю, что лучше, песок на зубах или пот в подмышках. Пленного видишь?

– Так точно.

– Вот что, Василий. Я без Зонова, переводчика нашего, как без рук. Его утром с аппендицитом увезли. А мне допрос безотлагательно оформить надо.

– Что от меня-то требуется? – спросил старлей.

– Спроси у него: кто, откуда, зачем.

– Как?

– Как… Как… На пушту или на дари[46].

– Товарищ полковник, вы меня с кем-то путаете. Я не переводчик. Я – «летун». Я в «вертушках» спец.

Полковник недовольно поерзал на стуле, пошевелил какие-то бумаги, потом вдруг резко отпихнул их и припечатал кулаком по столу.

– Отставить, Найденов! У тебя в личном деле три курса иняза записано.