– Так точно. Я их, – он кивнул в сторону пленного, – я их понимаю прекрасно. Но говорить… Практика на уровне «Сколько стоит?» и «Руки в гору, мордой в землю!».

– Тогда начинай! – рявкнул полковник, побагровев. – Не ломайся, как телка валдайская!

Старший лейтенант сел на стул, боком приставленный к обшарпанному складному столу полковника, взъерошил волосы, ладонями потер лицо, вздохнул.

– Дайте выпить! – неожиданно сказал он. – И не надо на меня орать, Амвел Суренович. У меня сегодня было пять боевых вылетов, а сейчас личное время, и я должен спать! У меня глаза слипаются.

Полковник искоса глянул на наглеца, потом на пленного, но промолчал. Из ящика от снарядов, приспособленного под тумбочку, извлек бутылку спирта, два граненых стакана, поставил на стол.

– Ну, наливай, что ли. Не томи!

Старший лейтенант Найденов наполнил стаканы на треть. Молча чокнулись. Выпили.

Найденов обернулся, внимательно посмотрел на пленного, сидевшего в углу комнаты на полу. Под его взглядом старик сжался, превратившись в маленький, тщедушный комок. Из-за густой седой бороды и усов, грязного лица его возраст угадать было сложно. Сухонькое тельце, одетое в грязные драные лохмотья, было жалким.

– Откуда ты? Как твое имя? – спросил старший лейтенант на дари.

Старик молчал. Он никак не отреагировал на вопрос.

Старший лейтенант приблизился к нему, слегка нагнулся. Руки старика заметно задрожали.

– Откуда ты? Как твое имя? – вновь спросил Найденов уже на пушту.

Старик опасливо глянул на старшего лейтенанта, показал руки, связанные спереди отрезком парашютной стропы и что-то залепетал. Сначала его речь была почтительно-просительной, но потом в голосе стали слышны требовательные нотки, и полковник Гогоберидзе не выдержал, спросил:

– Найденов, что он говорит?

– Он говорит, что близится час молитвы. Он просит развязать руки, так как не может молиться со связанными руками.

Но старик не ждал, когда его переведут. С завидным упорством он тараторил на своем витиевато-каркающем языке, все убыстряя и убыстряя темп речи, так что Найденов едва успевал переводить.

– Он говорит, что бесчеловечно лишать пожилого человека молитвы, что молитва – это основа жизни. Говорит, что Бог накажет за это нас. Говорит, что лучше бы мы его лишили пищи и воды. Он готов терпеть любые физические лишения. Говорит, что у людей с красными звездами черные души и что эти люди, мы то есть, несут горе его народу. Он говорит, что…

– Хватит! – рявкнул Гогоберидзе. – Скажи ему, что он получит возможность молиться сразу после того, как ответит на наши вопросы.