Потом ищейка зашел за стойку, должно быть, двинул в хранилище. И тогда Иван разглядел, на что смотрел полицейский, смотрел и не понимал.
Восемь пулевых отверстий в ударопрочном стекле.
В совокупности они изображали… лицо. Два глаза, нос и рот с кривой ухмылкой.
Хреновая ухмылка. Адресованная ищейке и его коллегам.
Стоя в вечерних потемках возле банка, Иван видел лицо среди гильз и осколков стекла и старался не слышать окружающих, которые все талдычили об увиденном, а оно уже начало меняться, расти. Он думал о комбинациях. О событиях, вроде как не связанных друг с другом, однако на самом деле связанных, в точности как числовые последовательности на билетах лото. Думал об ищейке, и о конверте в нагрудном кармане, и о двух ограбленных банках всего в пятистах метрах от его дома, и о смайлике, который был ухмылкой, ухмылкой по адресу полиции, а заодно и по адресу публики, что стоит здесь и смотрит, по его адресу.
Он выбрался из толпы, и с каждым шагом ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось, два пустых немигающих глаза буравили ему спину.
Тогда Часть вторая
Тогда
Часть вторая
47
47
Они все еще стоят в тесном лифте, не шевелясь, в свете, от которого больно глазам. Все еще смотрят на свои отражения в узкой полоске на самом верху зеркала, где слой распыленной краски немного потоньше. И украдкой, чтобы папа не заметил, Лео нет-нет поглядывает на финский нож в его руке, по-прежнему видимый, хотя папа так крепко сжимает его в кулаке, что костяшки побелели.
– Чтоб я сдох. Ты действительно справился.
Папин голос дрожит изнутри. Папа проглатывает дрожь, как обычно поступает и Лео.
– Я мог тебя потерять.
– Папа, все будет хорошо. Я же все продумал. Они погнались за мной досюда. И ты все видел. Видел, как я врезал им в нос, вот так, прямо посередке.
– Открывай дверь.
– Не хочешь посмотреть? Вот так, прямо посередке…