— Мне тоже понравилась ваша работа, рядовой Курков. Если бы не история со Шталем. Хочу предупредить: будет служебное расследование. Оно может вам повредить.

— Мне повредить нельзя. Меня можно только убить.

— Быть убитым — не проблема. Вопрос только: как именно? Одно дело — умереть от пули, и совсем другое — на дыбе. С вывернутыми руками и прижженными к телу окурками.

— Вам не нравятся господа из гестапо… — рискнул сделать вывод Курков.

— Я против евреев. И против славян. И азиатов. Но я дитя цивилизации. И для меня более естественно убивать противника в атаке, когда на кону у обоих стоит жизнь. А получать удовольствие от пыток… Увольте. Сегодня многих людей, которых я знал лично, посадят на деревянные табуреты и, выворачивая им суставы рук, ног, пальцев, начнут выбивать из них признания в участии в заговоре. Некоторые из них невиновны. Но они тоже признаются. И только для того, чтобы их не мучили, а поскорее повесили.

— Господин штурмбаннфюрер, никто никого не заставлял идти против фюрера.

— А вас — против Сталина. Так что конец, господин Курков, и у вас, и у них один.

Курков усмехнулся:

— Время покажет.

Скорцени с любопытством взглянул на собеседника.

— Вам известно что-то такое, что не известно мне?

— Нет, господин штурмбаннфюрер. Но я не собираюсь сдаваться без боя. Как те, кого сегодня ночью машинами свозили на кладбище. Их расстреливали практически в упор, раненых добивали выстрелами в затылок, а они даже не пытались сопротивляться. Скотина, доставленная на бойню, и то борется за свою жизнь.

— Тем мы и отличаемся от скота, что в подобных ситуациях понимаем всю бесплодность наших действий.

— И все-таки я буду драться до последнего патрона.

— Это ваше право. К тому же у вас имеется большой плюс: у вас нет семьи. То есть того сдерживающего фактора, который не позволяет многим из нас сопротивляться. Впрочем, хватит болтать. Вы тоже выходите в патрулирование по городу. Так что готовьтесь, а свои внутренние противоречия оставьте на потом. Они вам еще пригодятся в старости. Если, конечно, вы до нее доживете.

* * *

Карл Штольц открыл дверь своей квартиры, прошел в прихожую, устало повалился на пуфик.

Ощущение кошмара преследовало его всю ночь. И этот кошмар начался с момента, когда он услышал речь Геббельса. Мысль о том, что Гитлер остался жив, занозой сверлила его мозг. Столько напрасных усилий! Штауффенберг не справился со своей задачей. Что происходит на Бендлерштрассе? Каким образом можно исправить положение и можно ли вообще?

Он всю ночь продежурил у окна с автоматом в руках. И с надеждой, что его не заставят стрелять по своим товарищам, соратникам по борьбе. И всю ночь — мысли. Свербящие, доводящие до опустошающего изнеможения.