* * *

Мюллер стремительно вошел в комнату и тотчас поморщился: он терпеть не мог аромата медикаментов. На кушетке лежал Курков. И не один, а в окружении нескольких человек. Самой странной из них фигурой был изможденный мужчина неопределенного возраста в арестантской робе.

Группенфюрер обернулся:

— Кто переводчик? Переведите доктору: вот его пациент, — он указал на Куркова. — Предупредите, что операция должна быть сделана, как в русском госпитале. Все материалы на столе. Напомните русскому доктору, что его жизнь зависит теперь от его рук. И не дай бог, если он соврал. — Мюллер посмотрел на часы: — Даю вам два часа.

— Господин группенфюрер, русский доктор говорит, что больной потерял очень много крови.

— Вот и хорошо. Мюллер посмотрел на Куркова. — Именно таким он мне и нужен. — И вышел.

Сергей слабо улыбнулся: непривычно было слышать чистую русскую речь. Доктор, обрабатывая ему плечо, бормотал стихи именно по-русски:

— Беру я снег горячими руками…

— И чувствую, как закипает он, — продолжил Курков.

Рука лагерного хирурга на миг замерла.

— Молчать! — резкий выкрик уже по-немецки вернул раненого в мир реальности.

Врач снова принялся штопать соотечественника, но теперь намного деликатнее.

— Кто же ты, братец? — еле слышно прошептал он.

— Свой.

— Своих в гестапо не лечат.

— Всякое бывает.

Удар по почкам заставил врача согнуться пополам.

— Вам было приказано молчать. — Гестаповец сделал шаг назад: — Господин раненый, вас это тоже касается.

Врач распрямился, поморщился:

— Умеют бить, гады.