Тебя звали Джеймсон Кармайкл, и Дарла Джин была для тебя всем. Ты только ждал, когда она подрастет, да? Подрастет, чтобы оставить этот техасский городишко и никогда сюда не возвращаться, уехать с тобой туда, где никто не будет знать, что вы родственники, и где вы сможете жить вместе. Ты, конечно, не говорил ей об этом. Не думал, что в этом есть необходимость.

Дарла Джин любила тебя как брата, но тебе было этого мало.

Ты наказал нас всех за то, что воспринимал как грех. Сколько жизней ты загубил, сколько жизней – матерей и отцов, сестер и братьев, родных и друзей – порушил… Сколько боли пролилось на тех, кого коснулись мы…

Сады моей мамы, да ты ведь знаешь, да? Ты ведь наблюдал за нами там, в Бостоне, и потом в Сан-Диего. Она планировала эти сады, думала, какие разобьет клумбы, что посадит, как все уравновесит. Здесь – однолетние, свежие. Здесь – многолетние, цветущие и отдыхающие, и снова цветущие. При должном уходе они будут жить долго, пусть даже другие умирают.

Последние пять лет я жила, прячась или убегая. Печалясь и оплакивая. Сейчас наконец-то я снова близка к тому, чтобы узнать, каково это – цвести. И все, что требовалось для этого, была твоя кровь – теплая, густая, липкая – на моих руках.

Тебе нравится, Джошуа? Нравится, что, может быть, ты наконец-то станешь тем, что поможет мне исцелиться от того, что ты делал со мной так долго?