– Кто бы хоть однова навел на Кузьму укорот, тому на том свете зачтется, – напутствовала его добродетельная долгожительница.

Веня Суржиков смекнул, что, с одной стороны, дельце упростилось, Губин отчалил, но, с другой стороны, придется доставать главного врага в Москве, а это затягивало сроки расплаты.

К Таисье в избу вошел гордо, не стучась. Толкнул незапертую дверь, миновал сени – и застал в горнице старика со старухой, чинно восседающих за столом, накрытым к чаю, с булькающим латунным самоваром. Сцена мигнула теплым воспоминанием какого-то далекого прошлого, и на секунду Суржиков усомнился, стоило ли ее нарушать.

– Здорово, земляки, – гаркнул с порога, окинув взглядом углы. – Ну и где же вы ее прячете?

Старики глядели на него приветливо.

– Ты кто же будешь, гостюшка? – поинтересовалась Таисья Филипповна. – Представься хотя бы.

Кузьме Кузьмичу не требовалось представления, он и так угадал, кто явился, нахохлился и пригорюнился.

Вот так и за ним сколько раз прибегали, Подполковник уже сам понял, где могла скрываться преступница, шагнул к занавеске и раздвинул ее. Таня Француженка повела с подушки полудремными очами.

– Вставай, приехали, – ободрил ее Суржиков. – Одевайся живо. Это арест.

Спящая красавица тоже, против ожидания, не выказала особой озабоченности. Но уж это, видно, по наглости натуры. Ишь, как зенки пылают!

– Мужчина, – сказала весело, – чтобы мне одеться, вам бы приличнее выйти.

Суржиков подступил к ней, привычно обшарил всю целиком, теплую, податливую, заглянул под подушку и одежонку на стуле обшмонал.

– Гляди без фокусов. Хуже будет, – предупредил и запахнул занавеску. За столом старика уже не было, одна Таисья Филипповна ему странно улыбалась. "Сбежал, тюремная гнида!" – без злобы подумал подполковник.

– Може, чайком попотчеютесь? – любезно предложила Таисья Филипповна.

– Стыдно, бабушка, – укорил подполковник. – На старости лет разве можно таких страшных преступниц укрывать?

– Ой, милок! Один Господь ведает, кто супротив него преступник, а кто ему верный слуга. Куда же ты ее повезешь, больную-то? Пускай бы полежала денек-другой, куда денется?

– Отлежится в другом месте.

Вышла Таня из-за занавески в юбочке, в аккуратно заправленной блузке. Только волосы не успела прибрать, вздымалась над чистым лбом рыжеватая копенка.

Таисья кинулась к ней:

– Страдалица ты моя! Ироды окаянные, красоту губят!