Эбботта не было.

Спокойней, приказал себе Клейн. Продолжай двигаться. Ты же хладнокровный парень, имей гордость. Ерунда все это. Твой отец отметил свое двадцатилетие бойцом Первого батальона морской пехоты на Гуадалканале в ожидании эвакуации после того, как получил в брюхо пятнадцать сантиметров японского штыка. Ерунда все это. Отец умер от двух выкуриваемых ежедневно пачек „Пэл Мэл“ задолго до того, как Клейн угодил в тюрьму. Возможно, своим пребыванием здесь Клейн позорит память отца: как же, тот провел три месяца в непрерывных боях в джунглях, в то время как сын три часа прогуливается по темной тюрьме. Ерунда все это, Клейн… Но будь это и на самом деле ерунда, Рей все-таки надеялся, что кто-нибудь оценит и его путь. Может быть, отец, где бы он ни был… Клейн по-прежнему не видел Эбботта, но почему-то ему стало немного легче.

Впереди справа открылся еще один тоннель. Подходя к нему, Клейн снова услышал мычание Эбботта.

Этот тоннель был такого же диаметра, как и первый, и его дно находилось примерно на метр двадцать выше. В отверстии тоннеля появился Эбботт. Тоннель за его спиной отходил от основного под острым углом. Клейн передал фонарь Генри и, нащупав нижнюю кромку тоннеля, оттолкнулся и вполз на нее. Его пальцы погрузились в невообразимую податливую кашу; встав на колени, доктор потер руки в воде. Галиндес вскарабкался за ним.

Клейн забрал фонарь, и они зашагали вверх по течению вслед за Эбботтом. Глубина здесь была всего сантиметров Пятнадцать, и путники ускорили шаг. Зато теперь они производили намного больше шума, а пустой тоннель еще и усиливал звуки.

Спустя некоторое время Галиндес подал голос:

— Они идут за нами.

Эбботт остановился. Пятно света от фонаря Клейна упало на дыру в стене тоннеля примерно ста двадцати сантиметров в диаметре. Эбботт одним движением плеча сбросил мешок с цементом и уложил его в устье отверстия.

— Пришли, — сказал великан. — Здесь Река кончается.

Клейн посветил фонарем в последний тоннель, уходивший вверх под углом в сорок пять градусов. Стены гладкие, а дно покрыто коричневой слизью. Даже с фонарем Клейн не видел конца тоннеля.

— Ты что, шутишь? — спросил он у Эбботта.

— Он выходит в лаз под подвалом больницы. Здесь примерно тридцать метров.

— Но это же сто футов!

— Почти, — подтвердил Эбботт.

Если прежде Клейн мучился клаустрофобией, то теперешнее ощущение он и назвать не мог.

— Здесь очень круто, да еще эта дрянь на дне… Нам никогда не пролезть.

— Придется. Тоннель, где мы стоим, заканчивается у главной стены.

Эбботт указал пальцем во мрак. Клейн направил туда луч фонаря: где-то вдалеке виднелись толстые стальные прутья, замурованные в гранит. Вода протекала между ними. Выбора не оставалось — либо назад, к браткам, либо вверх по новому тоннелю.