— Тёть Зин, сделайте чайку, пожалуйста, а мы поговорим по-мужски со старым другом.
— Чаю? — не совсем уверенно произнесла Зинаида Сергеевна. — С мёдом?
— Обязательно.
— И с пирогом?
— Прекрасно! И, если можно, какого-нибудь бульончику моему другу.
— Хорошо. Я сейчас. Не буду вам мешать — беседуйте, а я чайник поставлю.
Когда женщина вышла, Роман повернул голову к Геннадию, наклонился совсем низко над ним и, глядя в его широко раскрытые глаза, строго произнёс:
— Я тебе вот что скажу, мой юный друг. Маму обижать я тебе не позволю и подохнуть тебе не дам — даже не надейся! Понадобится — отвезу в клинику, где тебя будут кормить принудительно через зад. Ты этого хочешь?
— Т-ты чего? — плаксиво прогнусавил Генка.
— Ничего! — ещё строже воскликнул Криницын. — Не хочу, чтобы мой лучший друг превратился в растение. Ты вспомни, кем ты для всех нас был! Мы же все на тебя равнялись. Мы подражали тебе. Мы тебе в рот заглядывали, что ты скажешь. А ты теперь несёшь всякую хрень. Прекрати нытьё и становись тем Генкой, какого мы знаем и уважаем.
Геннадий выдернул свою ладонь из рук Романа, потом попытался сесть, но у него это не получилось.
— П-помоги, — простонал он. А когда с помощью друга ему удалось сесть, опираясь на подушки спиной, он жалобно произнёс: — Врачи сказали, что мой мозг сильно п-пострадал. Н-необратимые последствия кислородного голодания. Я сам это с-слышал. Один так и сказал д-другому: «Т-так и останется н-на всю жизнь д-дурачком».
— Сам он идиот! — Роман сердито хлопнул себя по коленям. — Мы с тобой разговариваем, и я что-то не заметил, что у тебя проблемы с общением. Разве что заикаешься немного, но я знавал заик и похуже. Просто тобой не занимались настоящие специалисты. Да и за семнадцать лет медицина не стояла на месте.
— С-сколько? — на лице Геннадия отобразился страх. — Ты хочешь с-с-сказать… Н-нет!
— Что тебя так напрягло? — удивился Роман. — Ты знаешь, какой сейчас год на дворе?
— Нет.
— А сколько тебе лет?
— С-сколько?
— Столько, сколько и мне — тридцать четыре. Мы ведь одногодки.
— Да?