С едой девушка уже покончила. Сидела, сложив руки на коленях, и то, что она говорила, странно не вязалось с ее тихим голосом и спокойной позой. Дорога была пуста, вокруг все тихо. Билли спросил ее, уж не думает ли она, что Бойд способен убить человека. Она повернулась и вперила в него изучающий взгляд. Так, словно для разговора с ним ей требовалось подыскивать какие-то особо взвешенные слова, специально для его понимания. В конце концов она сказала, что слова в здешних местах ничего не значат. А значит здесь только то, что этот
Билли все это выслушал, а когда она закончила, сказал, что манко всего лишь сломал спину, упав с лошади, чему он сам был непосредственным свидетелем.
Он подождал. Через некоторое время она подняла взгляд.
Она принялась собирать остатки их пикника. Он на это смотрел, но свою помощь так и не предложил. Он встал, а она сложила одеяло, закатала в него остатки припасов и перевязала бечевкой.
Она стояла, вскинув скатанное одеяло на плечо.
Оглядев его, она сказала, что уже ответила. А потом сказала, что в любой семье есть кто-то такой, кто не похож на других, при этом остальные думают, что они его знают, но они его не знают. Сказала, что она и сама такая, так что понимает, о чем говорит. После чего повернулась и направилась туда, где в придорожном пыльном бурьяне паслись кони, привязала одеяло к задней луке седла, подтянула подпругу и вскочила в седло.
Он сел верхом и, проехав мимо нее, направил коня на дорогу. Потом остановился и обратился к ней. Сказал, что о его брате всё до конца могут знать только близкие и родные, а поскольку их родных всех убили, единственный, кто может о нем знать все на свете, — это он. Знать все до мелочей. О том, как он болел в детстве, или о том, как однажды его ужалил скорпион и он думал, что умирает, или про его жизнь в другой части страны — ту жизнь, которую даже сам Бойд помнит смутно, если вообще помнит, как, например, его бабушку или сестру-двойняшку, умершую и похороненную давным-давно в краях, которые он, скорее всего, никогда в жизни больше не увидит.