— Важно понять, что он им отдался не по своей воле. Мученик, которого влекут языки пламени, не может быть священной жертвой. Где нет возможности наказания, не может быть и награды. Вы ж понимаете.

— Ну, дальше.

— Они вроде как ждали, чтобы он принял какое-то решение. Чтобы что-то им такое сказал, может быть. А он все изучал, стараясь объять мыслью вокруг себя все то, что может быть изучено. И звезды, и скалы, и лицо спящей девушки на носилках. Этих людей, что пленили его. Их шлемы, их костюмы. И факелы у них в руках — из полых труб, набитых залитой маслом пенькой, пламя которых защищали от ветра слюдяные экраны, вправленные в фонарики, прикрытые сверху, и с трубками для выхода дыма, согнутыми из листовой отожженной меди. Он и в глаза им все пытался заглядывать, но глаза у них были темные, да еще и затененные черными козырьками, как у людей, которым предстоит преодолеть бескрайние снега. Или пески. Пытался увидеть их ноги — в чем они обуты, но их одеяния ниспадали на камни, стлались по ним, так что ничего у него не вышло. Увидел он лишь то, как странен этот мир, как мало о нем известно и как слабо мы подготовлены к тому, что грядет. Увидел, что человеческая жизнь едва ли дольше мгновения, но, в силу того что время бесконечно, каждый человек был всегда и вечно находится в середине своего путешествия, сколько бы ни было ему лет и какую бы он ни прошел дистанцию. Ему показалось, что в молчании мира он прозревает великий заговор, и он понял, что сам он должен стать частью этого заговора, в котором он уже превзошел и пленивших его, и все их планы. Если было ему какое-то откровение, то оно вот в чем: он есть вместилище знания, к которому он пришел единственно благодаря презрению ко всем представлениям, бывшим прежде. Поняв это, он повернулся к своим пленителям и говорит: «И ничего я вам не скажу!»

Ничего я вам не скажу. Вот что он сказал, и сказал он только это. В следующий миг его подвели к камню и разложили на нем, а девушку подняли с носилок и вывели вперед. Ее грудь вздымалась.

— Ее грудь — чего?

— Ее грудь вздымалась.

— Ну ладно, дальше.

— Она наклонилась, поцеловала его и отступила, и тут вперед выступил архатрон с мечом{62}, взялся за него двумя руками, воздел над головой и одним ударом отделил путешественнику голову от тела.

— Надо полагать, это конец уже?

— Вовсе нет.

— А, вы мне пытаетесь втереть, будто человеку отчекрыжили башку, а он выжил.

— Да. От своего сна он очнулся и сел, дрожа от холода и страха. В безлюдье, все на том же пресловутом перевале. Среди тех же пресловутых гор. В том же пресловутом мире.