После ареста поэта его вдова составляла (по памяти) списки воронежских стихов и давала их на хранение знакомым. Более полный свод (и уже с использованием архива) был составлен ею в военные годы в Ташкенте. Эта работа продолжилась после смерти Сталина и, более интенсивно, после 1965 г., когда Н. М. поселилась в Москве. В это время определенное воздействие на формирование ею корпуса стихотворений и редакций текстов имела И. Семенко, углубленно изучавшая архив Мандельштама. Итоги этой работы зафиксированы в «Комментариях» и в Своде И. Семенко (с небольшими отличиями). Для того чтобы обосновать наш подход, необходимо вернуться к мотивам, влиявшим на состав, композицию и редакции текстов.

1. Наиболее существенным фактором являлось собственно положение ссыльного поэта. И необходимость зарабатывать на жизнь — а здоровье уже не позволяло заниматься иной работой, кроме литературной, — и надежда на освобождение из ссылки, и неистраченная творческая энергия — все вместе побуждало искать компромисса с жизнью. Но «жизнь» требовала от поэта не лояльности, а полной «перековки» сознания. Та двойственность, которая была заложена в его открытых политических стихах, не могла укрыться от искушенных редакторов. Альтернативой был лишь добровольный уход из жизни — об этом они с женой в Воронеже не раз говорили. Приходилось идти по пути «совершенствования» политических стихов — чуждому для поэта «прямому называнию» действительности. Но творческое «я» поэта даже и в «Стихах о Сталине» оказалось неспособным на полное перевоплощение. Внутреннее сопротивление сказывалось и возникновением стихотворений, прямо противостоящих «политическим», — и тем сильнее, что на той же образной основе. Это не было осознанной игрой. Трагический разлад переживался поэтом особенно сильно во время работы над «Первой тетрадью». В письме к жене от 10 мая 1935 г. Рудаков напомнил ей о том, что поэт уничтожил все записи «Стансов» и «День стоял о пяти головах...», а «Надька называла его «мой Гоголь» (в смысле уничтожения порочащих рукописей) и радовалась». Об отношении поэта к ст-нию «Мир начинался страшен и велик...» сохранилось мемуарное свидетельство Я. Рогинского. Закончив чтение, поэт спросил его: «Как вы считаете, Яков Яковлевич, вам было бы приятно, если бы вам сказали, что у вас мозг каменноугольный?» (74, с. 43). Позволим себе высказать также предположение о том, что некоторые «варианты» насильственно возникших стихотворений, известные по устной традиции (как правило, от Н. М), появились вследствие самопародирования. Таково, вероятно, происхождение строки «Будет губить разум и жизнь Сталин» (ст-ние «Если б меня наши враги взяли...»), которую Н. М. отстаивала в качестве бесцензурной редакции; «Смотрит веко могучая веха» в ст-нии «Средь народного шума и спеха...», а также замечательное по выразительности «О будущем советския страны» (ст-ние «Мне кажется, мы говорить должны...»), известное нам лишь по печатному тексту (СС 2. Т. 2)[173]. Позднее, к концу 1936 г., когда поэт убедился, что никакие усилия не помогут ему пробиться в печать, писание «политических» стихов превратилось для него, насколько можно судить, в техническую задачу. Этому позднему этапу соответствует принцип композиции ВС, где, в отличие от «подборок», открывавшихся ст-ниями «Мир начинался страшен и велик...» (АМ), «Стансы» 1935 г. (собр. Е. Э. Мандельштама), «Чернозем» (СМ), в начало попадает резко диссонирующее с перечисленными ст-ние «Я живу на важных огородах...», не входившее, как и ст-ние «Пусти меня, отдай меня, Воронеж...», ни в одну из «подборок». Прежде всего в связи с этим ВС признается нами соответствующим авторскому замыслу. Какой же ответ дает ВС в отношении «политических» стихов «Первой тетради»? В нем вырезаны лишь ст-ния «Мне кажется, мы говорить должны...» и «Мир начинался страшен и велик...» («вырезки» также сохранились в архиве). Сопоставление их текстов с оставленными показывает, что исключенными оказались те стихотворения, в которых имеются прямые именования — «большевик» в ст-нии «Мир начинался страшен и велик...», «ленинское-сталинское слово» в ст-нии «Мне кажется, мы говорить должны...». С той же мерой мы подходим и к стихам «Второй» и «Третьей» тетрадей, исключая из них ст-ния «Когда б я уголь взял для высшей похвалы...» и «Если б меня наши враги взяли...» и сохраняя остальные.