Даже в XVIII веке противоречия коммодитизации языка привели к противоположным тенденциям. Английский буржуазный читатель должен был участвовать в производстве книги-как-объекта, поскольку именно он должен был ее переплетать. Поэтому отдельные книжные собрания были переплетены согласно эстетическим вкусам самих потребителей, что категорически отличало их от мешанины цветов и размеров обложек, характерной для современных домашних библиотек. Единственным следом этой контртенденции, который прослеживается в современную эпоху, является стиль оформления переплетов энциклопедий и юридической литературы, призванный напомнить об ушедшем периоде.

Первоисточником любой этиологии этой фетишизированной реальности является роман, потомок стихотворения. Это связано с его исключительной адаптацией к капиталистической культуре, с обобщением и принятием его как художественной формы в Европе, что стало прямым следствием изобретения книгопечатания и распространения грамотности за пределы духовенства и правящих классов. Особый интерес представляют основные формы реакции на современный «кризис» романа: арт-роман, роман для массового рынка и кино. Прежде чем обратиться к этим формам, следует сделать несколько предварительных замечаний относительно природы потребителя сериализованного языка и об изначально деформированном отношении романа к его источнику – стихотворению.

Сартр утверждал, что существуют два типа человеческих отношений: группа и серия. Первый характерен для племенных обществ. Сериализация (часто обозначаемая как отчуждение или атомизация) помещает личность как пассивный шифр в серию более или менее идентичных единиц, «простую отдельную личность» Уитмена. Апофеоз этого – современная очередь безработных. Функция коммодитизированного языка капитализма – это сериализация языка-пользователя, особенно языка читателя. Высшей его формой является ситуация, когда потребитель массового романа, такого как «Челюсти», пялится на «пустую» станицу (или на страницу быстро считывающего устройства), в то время как история чудесным образом разворачивается на его или ее глазах по собственной воле. Наличие языка проявляется при этом так же рецессивно, как в подзаголовке фильма на иностранном языке.

Произведение каждого поэта, каждое стихотворения является ответом на определенную систему координат языка и истории. Каждый писатель в своем воображении обладает субъективной концептуализацией этой матрицы (неизбежно неполной, неизбежно искаженной), обычной называемой «традиция». Место написания произведения ощущается как слепое пятно, изначальное отсутствие, по направлению к которому движется писатель. Неоспоримая истина выражена в клише, что поэты пишут только те стихотворения, которые нужны им самим. Каждое удачное стихотворение упраздняет (но только на время) отсутствие и тонко реорганизует структуру субъективной матрицы.