«Я расскажу вам о своем самом волшебном времени, о времени сладостном и не повторном. Таком напряженном. Таком значительном. О детских днях моих… <…> В нашей детской были еще только шорохи и шепоты, мышиный писк и суетня: белые гардины, свежевыстиранные, подкрахмаленные, со знакомой дыркой с краю; и пол вощеный, желтый, с охряным поцелуем солнца сквозь льдистое стекло; и меж рам обеих вата пузатая в клочках, и молочные стаканы с кислотой и мухами, умершими вокруг них, – нарезанные ножницами кончики, шерстяные концы, цветные отрезочки; у печки кафельной – полушария, большая карта с задравшимся краем; и дальше самая любимая, в „Мастерской учебных пособий и игр“ купленная, доска вроде классной, черная, большая с желобком для мела»[1524]. В другом месте он отмечает: «к каждой вещи мы имели время и охоту (радость!) подойти, потрогать, запомнить. Ибо любили»[1525].

Если «Санкт-Петербург» можно отнести к жанру эмигрантской мемуарной постсимволистской прозы, то в последней книге «Только о вещах» (1937), как отметил А. Руманов, «нет фабулы, нет действия, одни вещи, вещи, вещи. Но как у голландских мастеров, это „фламандский сор“ зовет к уюту и счастью. <…> …Вещи – воспоминания у него живут, он любит их и оживляет их горячим чувством»[1526].

Об этом пишет и другой эмигрант, выходец из Петербурга, автор предисловия к «Санкт-Петербургу», Иван Лукаш:

Сергей Горный один из самых своеобразных, – самобытных писателей русской эмиграции. Все, что им написано, всегда есть рассказ о самом себе – о самобытии – о столкновении своего внутреннего мира со всем многообразием бытия, этот мир обтекающего. В открытии «себя в мире» Сергей Горный мало-помалу вовсе отказался от каких-либо внешних форм литературы, от вымысла, от анекдота (хотя в его новой книжке и есть один хороший, в чеховской манере, анекдот «Вон»), от героев и характеров, от темы, сюжета, – от «Марья Ивановна сказала, Петр Иванович ответил»… <…> И тема книги «Только о вещах» становится темой о потерянном нами понимании вещей. <…> …Не сегодняшняя вещь его [Горного] восхищает, а та, какую унесла его память о детстве… <…> Не о живых вещах рассказывает Горный, а о вещах, ушедших в небытие, – в Вечную Память. <…> Отчасти, Сергей Горный, с таким его отречением от сюжета, продолжает среди нас тот бунт против «литературы», какой когда-то поднял Розанов. – «Я убью литературу», – писал Розанов и в «Уединенном», и в «Опавших листьях». Для Розанова литература только голая правда о себе, человеке, таком же, как все другие люди, только высказывания о «тайне себя», с попыткой отыскать в таких высказываниях самую тайну человеческого существа. В своей новой книге «Только о вещах»… <…> Горный выбирает Розанова[1527] и на заглавный лист книги и эпиграфом к главам[1528].