В этом эпизоде Горный дает другое описание пути от Чернышева моста к Александринскому театру, чем в «Санкт-Петербурге».

И наконец, автор вспоминает прогулку с приятелем, с которым он жил в студенческие годы на Казанской улице, от их дома до Невского проспекта.

И мы гуляем до Штоль и Шмидта[1517] и туда дальше, к главному загибу портика, к Казанскому собору с колоннами, в котором есть что-то римское. Впрочем, нет – сейчас нет. Опять, как в декорации, какой-то счастливой, умелой постановке, – видны неслышные извозчики в шелковом, пушистом снегу, который лежит сейчас на улице довольно высоко, недавно выпал, – они скользят легко и словно «нарочно», ибо их не слышно, ибо от фонарей качаются на всем: на стенах, на улице и в самом воздухе – тени, похожие на темные легкие тюлевые платки. На перебегающие взмахи невидимых черных крыльев. Это вечерние летучие мыши. То есть, мышей-то нет, но одни взмахи их только – и игра черными платочками, кусками воздушного тюля на стенах домов и в воздухе. Разве не волшебный город? Налево серая громада Публичной библиотеки. Широкий приглашающий подъезд. Мелкие снежинки раздумчиво реют в воздухе. Видно, как они уносятся наискосок в световой плоскости фонаря. Можно выбрать одну снежинку и следить за ней. Назвать ее – «моя снежинка». Странно: она качается на воздушных качелях, – начинает вдруг ухаживать за другой снежинкой. Они кружатся малюсенькими хлопьевидными бабочками. И я теряю вдруг «мою» снежинку. Не могу различить, где она. Уже кружатся и танцуют тут же другие. Я щурюсь, и от фонаря к глазу протягиваются золотые проволоки. Можно даже играть ими: сощуривать глаза еще больше, – тогда пучок проволок делается гуще, – или открывать их широко, тогда золотые твердые нити совсем исчезают, и видишь один только бедный, сразу становящийся скромным и даже нищим – лишенным золотых прутьев – фонарь. В «ту» сторону, противоположную Невскому, мы не идем. Там Садовая, какая-то неуверенная, чужая, – почти опасная. Она чуть ли не разветвляется, становится незнакомой. Еще у Сенной, там, где много шапочных мастерских – (где на вывесках нарисованы картузы, остроконечные, черные, небывалые, якобы барашковые шапки и розоватые военные фуражки несуществующих полков) – там, близ открытых лотков, с бочоночками груздей в маслянистой, опаловой жидкости, с кадочками моченой брусники – красные бусинки и меж ними щека полуутонувшего яблока, – или с бесстыжими кусками вывороченного, выхваченного из суставов бычачьего мяса, – все еще понятно и знакомо. Но там, дальше, Садовая становится неведомой, почти опасной. Ее надо открывать. Туда надо снаряжать экспедицию. Для того ее отрезка нужен Стэнли. Бог с ней. Мы туда и не ходим. Возвращались домой опять мимо Штоль и Шмидта. Большое кирпичное, почти казарменное здание. Впрочем, без холодной бездушности. Кирпичики, даже приятные, чем-то затейливые, – кажется, глазированные[1518].