В очерке «Вон!», как и в «Санкт-Петербурге», город всплывает «пятнами» (термин Горного) в памяти автора: цвет домов, игра теней, одинокая снежинка (ср. эпизод с улетающим воздушным шариком в «Санкт-Петербурге»), «неслышные извозчики в шелковом, пушистом снегу», фонарь, «шоколадно-чугунные, темно-бисквитные, сладенькие овалы с завитушками» на памятнике Екатерине, «кирпичики, даже приятные, чем-то затейливые, – кажется, глазированные» (на торговом доме «Штоль и Шмидта»), лампы в магазине Аболинга, шапки, картузы и фуражки (в мастерских на Сенной), грузди, моченая брусника и бычачье мясо на уличных лотках.

В книгах Горного, появившихся после «Санкт-Петербурга», нет упоминания улиц и описания города (кроме цитируемых выше выдержек из книги «Только о вещах»), теперь он возвращается в свое прошлое через мир вещей[1519].

В 1914 году в очерке «Жизнь» он впервые написал о вещах: «Поймите: все удивительно. И вещи. И люди (черненькие ходячие точки). Вы не задумывались ли, что вещи сделаны из разного материала и в этом великая радость жизни… В этом вся штука. Из-за этого стоит жить. Подумайте, мы живем не только в мире одних измерений, абстракций, голой геометричности наших мыслей, а кроме того еще в реальном мире кусков, штучек, вещей, острых углов, о которые можно удариться. И в этом синтезе есть какое-то утвержденное, оплодотворяющее обещание. <…> Вещи могут быть твердые и помягче. Карандаши узенькие, как палочки, красноватенькие. И вдруг медные части чернильницы. Цепляйтесь, цепляйтесь за эти разности. Радуйтесь, что все разное»[1520].

В книге «Всякое бывало» (1927), где речь идет в основном о Царском Селе, он вспоминает вещи в доме бабушки (очерк «Бамбусь»), «теплый „быт“ из кусочков родного» и говорит: «Я, ведь, был и остался земным. <…> Я во власти вещи»[1521],[1522].

Следующая книга – «Ранней весной» (1932) – о жизни в Царском Селе и Петербурге, очередное одержимое возвращение в прошлое. «Реальности и жизни, нынешней и текущей – нет. Нельзя же судить о ней по стуку и шуму дневных часов, по говору, встречам и пятнам протекающих лиц. В прошлом нет вот этого, почти осязаемого стука улиц и гортанного говора, раздавшегося только что за углом, – но в прошлом все говоры – певучие, все стуки – бархатные, все шорохи – ласковые. Кроме прошлого, вообще ничего нет»[1523].

Горный вспоминает обстановку в родительском доме, игрушки на рынке и в магазинах, товары в лавках, торговцев и разносчиков, извозчиков, вербный базар, снег и невский ветер, запахи (стружек, цветов, локомотива, натертого паркета, лампы, елки, морозного воздуха), но главное – свое детство, в очерке «Как во сне».