Один год в детстве с его радостями и несчастьями помнится как целая жизнь. Разбитая в кровь коленка и робот-трансформер, подаренный на седьмой день рожденья, занимают в памяти больше места, чем операция по удалению аппендикса в студенческие годы, чем вручение диплома и первая работа. А все, что после двадцати пяти, и вовсе оживает в памяти в виде отдельных эпизодов – вех, отмечающих твой путь.

Дни, похожие один на другой, проходили.

Казалось, еще недавно тебя кормила грудью мать, и вот ты уже целуешь грудь жены – куда более старательно, она ведь может обидеться. Недавно ты был полным сил и мог бегать целый день, а теперь уже не стал бы, даже если бы имел те же силы.

Только по тому, как растут дети, особенно чужие, и стареет он сам, Александр мог следить за бегом времени. У него уже появились первые морщины, хотя до седины было еще далеко.

«The grass was greener… – вспомнил он слова из незабвенной «Стены». – The light was brighter…»

Она появилась в дверном проеме, заспанная. Халат был коротким, а она – красива, несмотря на нечесаные волосы и нездоровый от бессонницы цвет лица. Если Данилов принимал смену сезонов жизни спокойно, то Алиса была не из тех людей, кто мог с этим смириться, поэтому каждый прожитый год ложился у нее на сердце тяжелым грузом. И хотя она все еще выглядела моложе ровесниц, бег наперегонки со временем она была обречена проиграть.

– Он опять орет.

– Он никогда не кричит просто так, – успокаивающе произнес Саша. – Дай ему еще каши.

– Кончилась, – мрачно сказала жена. – Он съел всю кастрюлю.

– Ну, тогда хлеба.

– Вот сам и дай. Я тебе в служанки не нанималась.

– Ты забыла добавить: «Тупая сволочь».

– Тупая сволочь.

– Безмозглая овца. Ну вот, теперь формальности соблюдены, я сам пойду на кухню и сварю еще гречки.

– Если бы она была.

– Ну, тогда я дам ему хлеба.

– Дай, – ее лицо вдруг исказилось, как от боли. – Я не знаю… зачем он живет. И зачем я живу.

Гоша был непритязателен. Хлеб был ржаной – пшеница у них никак не хотела расти – из муки очень грубого помола, но мальчик обычно его ел с аппетитом, словно камнедробилка перемалывая целые булки и караваи редкими острыми зубами. На пол тогда сыпались крошки, ребенок громко чавкал.

«Человек ли он?» – этот вопрос Данилов много раз задавал себе.

– Хороший зубастик. Иди сюда, иди.