Что ж за люди-то мы такие?! Что ни подумай, что ни почни, куда ни глянь — всё ко греху, и ко греху единому. Казалось бы, известно: покуда жив — всему радуйся, да Господа благодари. А мы что ж? А мы всё те же: сами гневаемся и Господа суетой своею ещё более гневаем. И в малом грешим, и в большом — да вот ту же погоду хоть возьми. Сколь не понукай себя на терпение, а оно уж иссякло. Хилые стали духовно, не чета предкам — те и не такое выдерживали, крепились и духом не падали. И вот, наш черёд. А мы?!

А погода меж тем и вправду разгулялась. Через половину марта уж перевалило, а зима всё не унимается. Вроде как Бог, вконец ополчившийся, решил и в малом угнетать проштрафившийся плод созидания Своего: враз мир сокрушив, добавляет горстке упорных и мороз с метелями. Вон как через покосившуюся воротину-то снегом закидывает!

Шалый ветер бросил в лицо кутавшемуся в старую одёжину батюшке очередную порцию мелкого, как крупа, снега, и отец Зосима, перекрестившись, утёр лицо перчаткой с обрезанными пальцами — так-то сподручнее и посох в дороге держать, и с делами управляться. Утеревшись, старик, изрядно похудевший — и на чём только одежда-то держится? — подложил в начинающий чахнуть костерок несколько щеп, нарубленных загодя братом Глебом ещё с вечера. А теперь уж ночь; кто ж его знает — который час? За стену и нос не высунь: вмиг обморозит. Единственные часы у брата Глеба — одного из двух иноков, покинувших надёжные стены обители вместе с отцом Зосимой; а он давно уж отправился на разведку, да всё никак не вернётся. Как бы не худое что приключилось! Ну да брат-то Глеб — крепкий, здоровенный муж, словно буйвол. Да и топор его при нём, он с ним не расстаётся. Ежели мёртвые настигнут — ещё не беда, а ежели — бесы?! Помилуй Господи!!!

— Софроний, сынок! Глянь-ко — не идёт Глебушка? Что ж такое-то, как бы не случилось что… — позвал старец своего верного келейника. Когда батюшка благословил его оставаться в монастыре, уходя, Cафроний пал на колени перед духовным отцом.

— Помилуй, батюшка! А только волю Вашу на сей раз не выполню! С Вами пойду! А иначе не будет!

С Софронием в путь напросился и брат Глеб, из новых монахов, отбывавший свои послушания при монастырском гараже. Скромный сам и мастер на все руки, нравился он старому архимандриту. А тут пришёл, поклонился:

— Тоже пойду. Вы, конечно, батюшка, великой воли человек; не то, что я. Однако и испытания предстоят, по всей видимости, великие. Вон что за стенами-то творится. Посему, не могу Вас отпустить так вот. А я хоть и худой монах, а всё же армии пятнадцать лет за плечами. Чем могу — пособлю в пути. Не отказывайте!