— Маш, Маш! Ну вот… Вот так… Как ты? Что с тобой?! — бормотал Фёдор, держа её голову на своей руке.

— Фе… Федя… — прошептали её сухие губы. — Худо… Худо мне. Домой бы…

— Сейчас, сейчас, Машенька. — бормотал он, поднимая её невесомое тельце на руки. — Вот так. Пару шагов — и дома, а там Акимовна…

Маша обняла его за шею и её глаза уперлись в его.

— Федя. Слушай меня, Федя. Видела я, всё видела. Как тебя сейчас вижу. Скоро… уже скоро… всё станет другим у нас. Уже скоро… вот-вот. Всё изменится. Большие дела. И большая беда. Война. Большая война. Капитан этот… береги его. Многое от него… с ним… а ты береги. Сколько сможешь. Федя! Жена твоя…. Скоро…

И тут Маша отключилась.

— Маш, Маша! Стой! Подожди! Что — жена моя?! Да что ж это!!! — в сердцах крикнул Срамнов, но девушка повисла, словно куль.

Принеся её домой, фёдор положил её на кровать, а причитающая Акимовна, крутилась под ногами, больше мешая, нежели помогая.

— Ай, Божечка ж! Да что ж ето за день такой! Ууу, доча, былиночка моя, опять призрилось что!

Маша провела в постели восемь дней, прежде чем смогла встать. Бледная, прозрачная как стекло, оттолкнула свою Акимовну, и в чём лежала, в том и вышла на улицу. Дорога её в Правление, где во всю кипели страсти, связанные со скорым прибытием людей капитана Гамишвили. К ним в Село, навсегда. Но Маша ещё этого не знала, хотя кому известно — что она знала тогда, шатаясь, бредущая в сорочке по сельской улице, а что нет?! Она знала другое — чем раньше она расскажет, что же они «видела» в тот день, тем лучше. Лучше для всех.

ТЕПЕРЬ. МАРТ 2017 ГОДА. АРХИМАНДРИТ ЗОСИМА

ТЕПЕРЬ. МАРТ 2017 ГОДА. АРХИМАНДРИТ ЗОСИМА

Самость!!! Вот он, самый что ни на есть, лютый-то бич наш! Через него и деется в сердцах да душах наших та самая сатанина детель, на которую воюет, не зная покладу рук, Церковь-то наша, Православная! Да всё тщетно: как пришли в этот мире во грехе, так с ним ко Господу и отходим. И конца, и краю сему правилу нет. Ох, лют ворог человеческий вековечный, ох лют! А как продуман: аки змий в пяту жалит; и не знаешь, когда подкараулит. А подкарауливает каждого; ране-то и подкрепче люди были, и духовно, и физически — а всё ж падали и они. А уж нам-то… грех и рассуждать. Церковь-то воюет, а всё ж, и в Церкви нынче люди те же. Плотяные. Плотяные, как есть. Внутреннего своего — Божьего человека — многие ли взыскали?! Нет; горе нам по делам нашим. И в малом самость эту свою не можем уязвить, гордыню нашу проклятую — чего же на большое замахиваться?! Сиди вот — как теперь — в разрухе, вполне заслуженной; поддерживай утлый костерок, да моли Господа, чтобы случись что, себе душу забрал, а не оставил тут, в сокрушённом уж дотла мире, на пагубу, бродить неприкаянно в лютом голоде, тщась напитать гниющую плоть от подобных тебе. Страшны, неподъёмны грехи наши, каждого в частности, и вкупе — соборные. А всё ж, кара Божья, о коей, не зная устатку, твердили Святые Отцы наши, со времён оных — куда как страшнее! По Сеньке и шапка: всё нам поделом! Когда душою-то да правдой заниматься было золотое время, мы его на что тратили? А теперь уж всё: отзвенело лето золотое наше, пришёл срок и зимнюю стужу терпеть. Да Господа причитаниями не гневить — и так Его терпение вышло всё.