Восьмиреченский был настроен весьма скептически и не делал никаких иллюзий относительно того, чтобы поскорее найти убийцу. Он не первый год жил в Карабахе и неплохо знал нравы карабахцев и всякий раз, сталкиваясь с ними по тому или иному поводу, чувствовал себя чужаком среди них, хотя никто ему об этом прямо не говорил: его встречали радушно, охотно угощали, чем бог послал, но «есаул» был малый неглупый и понимал, что эти почести скорее воздавались его чину и власти, нежели были проявлением дружеских чувств. И он не ошибся. Потолкавшись среди сарушенцев, поглядев на убитого, уже приготовленного для погребения, наугощавшись чем бог послал, Восьмиреченский уехал восвояси, так ничего и не выяснив. Из рассказов сарушенцев получалось так, что убийство было случайное: собрались, поговорили, а потом у кого-то выстрелило ружье…

Дальше разговор шел таким манером:

— Само собой выстрелило?

— Ясное дело, само, значит, собой!

— Так-таки и само?

— Само, само, клянусь солнцем над твоей и моей головой, само!

— А может, кто-то нажал на курок?

— На что нажал? На курок? — Сарушенцы переглядывались, демонстрируя наивное удивление. — Правда, а может, кто-то нажал, а? Не может же он сам, значит, нажаться? А не нажать, так оно и не выстрелит!

Следователь сдерживал готовый прорваться хохот и продолжал следствие: